Проблемы Эволюции

Эволюция на основе случайности или закономерности?

(номогенетическая страничка)

Соотношение детерминизма и случайности. "Тихогенез" и "номогенез". Направленность эволюции. Играет ли Бог в кости? Использует ли Природа "метод случайного тыка" при создании  нового? Предсказуема ли эволюция?

NB! Основные идеи этого обзора обобщены в двух популярных очерках автора сайта: "Направленность эволюции" и "О Вавиловских рядах" (в конце странички)

Из классики:

Н. И. Вавилов. Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости.

Л.С.Берг. Номогенез, или эволюция на основе закономерностей. 1922 (djvu, 5Mb)

Дополнительные замечания

1) Индивидуальное развитие организма (онтогенез) - это тоже сложнейшая система, свойства и структура которой во многом определяют и направляют эволюционные преобразования. См. об этом в работе М.А.Шишкина  Эволюция как эпигенетический процесс., а также более доступное изложение этой теории в работе А.П.Расницына. См. также наш обзор "Конструктивная критика дарвинизма".

2) Известный закон необратимости эволюции (см. в сводке Раутиана и в статье Татаринова) подчеркивает ее стохастический, случайный аспект. Несмотря на все правила и закономерности, эволюция далеко не так сильно детерминирована, чтобы стало возможным повторное появление одного и того же вида организмов.

3) Работа иммунной системы - яркий пример того, что природе иногда приходится действовать методом "оптимизированного случайного тыка". Антитела к новым возбудителям, с которыми организм ранее не встречался, образуются именно этим методом: специальные белки мутируют до тех пор, пока не получится такой вариант, который будет "узнавать" нового возбудителя и связываться с ним. Процесс "подбора" нужного варианта вроде бы случаен, но организм делает достаточное количество попыток, чтобы положительный результат стал вполне "детерминирован". Кроме того, имеющиеся "заготовки" - те белки, которые подвергаются хаотическому видоизменению - изначально организованы вовсе не случайным образом. См об этом в книге австралийских иммунологов: Э.Стил, Р.Линдли, Р.Бландэн. "Что, если Ламарк прав? Иммуногенетика и эволюция".

Очень похожим способом "приспосабливаются" к изменяющимся условиям и бактерии. У них "оптимизация" процесса проявляется, в частности, в механизме обмена генетическим материалом между клетками. Как только одна бактерия "случайно" приобретает ген устойчивости к новому антибиотику, другие получают возможность получить его уже вполне "закономерно" - в результате обмена плазмидами.

Направленность эволюции

А.В.Марков

Одна из главных догм "неодарвинизма" (господствующей ныне теории, родившейся из синтеза учения Дарвина и достижений генетики и молекулярной биологии) состоит в том, что все эволюционные изменения основаны на отборе случайных, ненаправленных мутаций. Однако сама эволюция совсем не похожа на случайный, хаотический процесс. В ней явно есть направленность. Например, очевидно, что господствующие на Земле формы жизни постепенно становятся все более сложными, высокоорганизованными. Как это получается? Может ли направленный, "осмысленный" процесс идти на основе случайных, хаотических мутаций? И вообще, каково соотношение случайности и закономерности в эволюции?

Особенно ярко проявляется закономерный характер эволюции в явлении "параллелизма". Так называют те случаи, когда у разных организмов независимо возникают похожие признаки. Например, представители разных классов позвоночных животных, перешедшие к активному плаванию в толще воды, независимо друг от друга приобрели обтекаемую "рыбообразную" форму тела и "плавники" (рыбы, ихтиозавры, дельфины). Еще более интересны примеры возникновения почти идентичных наборов "жизненных форм" на разобщенных континентах. Например, Южная Америка долгое время была изолирована от других материков, но еще до отделения туда проникли примитивные плацентарные млекопитающие кондиляртры ("древние копытные"). Эволюция кондиляртр протекала далее независимо в Южной Америке и Старом Свете, соединявшемся время от времени с Северной Америкой сухопутным мостом – Берингией. В результате на "Большой Земле" кондиляртры дали начало отрядам парно- и непарнокопытных, куда относятся всем известные лошади, носороги, антилопы, олени, гиппопотамы и т.д. В Южной Америке расцвели другие отряды копытных, произошедшие от тех же кондиляртр  – нотоунгуляты<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]>, литоптерны, астрапотерии и пиротерии. Среди этих "южных копытных" появились формы, поразительно схожие с настоящими лошадьми, носорогами, верблюдами, зайцами и даже слонами. В Южной Америке процветали также и сумчатые, быстро вымершие на "Большой земле". Среди сумчатых тоже появились жизненные формы, удивительно похожие на некоторых североамериканских и азиатских зверей. Один из ярких примеров – сумчатый саблезубый тигр тилакосмилус, "копия" настоящих саблезубых тигров, которые относились к семейству кошачьих и охотились на крупных толстокожих копытных на просторах Азии и Северной Америки. Тилакосмилус, хоть и был сумчатым, занимал ту же экологическую нишу и охотился на крупных толстокожих "южных копытных".

(см. иллюстрированый обзор "Ароморфозы и параллельная эволюция")

Впрочем, не стоит преувеличивать это сходство. В Южной Америке появились и такие звери, аналогов которым среди обитателей "Большой земли" найти не удается. Это броненосцы, муравьеды, ленивцы (в том числе удивительные гигантские наземные ленивцы мегатерии) – звери, не похожие ни на кого, только на самих себя. В целом южноамериканские звери были менее совершенными, чем их аналоги с "Большой земли". Например, сумчатые хищники вроде тилакосмилуса все-таки не могли сравниться в ловкости и сообразительности с "настоящими", несумчатыми львами и тиграми. Поэтому с южноамериканскими хищниками успешно конкурировали гигантские хищные нелетающие птицы фороракосы. Кроме того, там появились самые крупные летающие птицы всех времен – тераторнисы. Они были падальщиками и хищниками. Некоторые из них, такие как аргентавис, достигали в размахе крыльев семи с половиной метров при весе до 80 кг и, возможно, могли проглотить целиком зверя размером с зайца.

Несмотря на удивительное разнообразие и кажущуюся высокую приспособленность южноамериканских зверей, почти никто из них не выдержал конкуренции с потоком североамериканских переселенцев после воссоединения Южной и Северной Америк (это произошло в плиоцене). Большинство южноамериканских хищников и копытных были вытеснены пришельцами и вымерли.

В этом проявилось одно из "правил" эволюции, которому пока нет однозначного объяснения. На больших территориях быстрее идет эволюционный прогресс (и, в том числе, рост конкурентоспособности), тогда как на малых территориях быстрее происходит появление всевозможных странных, необычных, причудливых форм.

Но вернемся к теме параллелизмов. В последние десятилетия существенно изменились представления о том, каким образом происходили в ходе эволюции крупнейшие прогрессивные изменения (ароморфозы). Оказалось, что практически во всех случаях переход на более высокий уровень организации происходит не в какой-то одной эволюционной линии, а в нескольких, развивающихся параллельно. При этом отдельные признаки, из которых складывается "ароморфоз", иногда появляются в разных линиях почти одновременно, а иногда – в разное время и даже в разном порядке. Прогрессивные признаки постепенно накапливаются, пока наконец в одной или немногих линиях они не соберутся все вместе, и тогда палеонтологи "объявляют" о рождении новой группы (см. обзор "Важнейшие ароморфозы").

В этом ярко проявляется закономерный характер эволюции. В какой-то момент словно начинает носиться в воздухе новая "идея" – например, идея млекопитающих. И многие разные группы, не сговариваясь, начинают развиваться в одном и том же направлении, хотя и немножко разными путями.

Поразительные примеры параллельной эволюции наблюдались в несколько последних десятилетий в гибнущем Аральском море. Как известно, сейчас Арала как единого водоема уже не существует: он разделился на два изолированных, быстро высыхающих "озера" – Большой и Малый Арал. В обоих водоемах резко выросла соленость, что привело к вымиранию большей части видов животных и растений. Однако некоторые двустворчатые моллюски сумели выжить в пересоленной воде. Резкая перемена условий привела к тому, что уцелевшие виды начали очень быстро эволюционировать. У них резко возросла изменчивость и появились целые "пучки" новых форм, причем различия между этими новыми формами и исходными видами порой очень велики (такая степень различий характерна для разных родов, а иногда и семейств двустворчатых моллюсков). Массовое вымирание освободило множество ниш. Например, вымерли все моллюски-фильтраторы (тогда как многие зарывающиеся грунтоеды уцелели). Пустующие ниши стали буквально "втягивать" в себя выживших моллюсков, которые ранее вели совсем другой образ жизни. В результате некоторые зарывающиеся грунтоеды буквально на глазах изумленных исследователей стали вылезать на поверхность грунта и превращаться в фильтраторов (при этом в строении их тела и раковины происходили соответствующие изменения). Самое интересное, что все эти эволюционные процессы протекали очень сходным, почти идентичным образом в двух разобщенных водоемах – Большом и Малом Арале! (см. об этом книгу Андреевых)

К сожалению, этот уникальный эволюционный "эксперимент" уже закончился, и закончился трагически, как и следовало ожидать от событий, ставших следствием неразумного вмешательства человека в природу<![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]>. Соленость в Большом Арале недавно достигла непереносимого для моллюсков уровня в 6%, что привело к их полному вымиранию. Возможно, в Малом Арале они проживут еще какое-то время, но сравнивать их эволюцию уже не с кем…

Какие же причины заставляют эволюцию идти похожими путями в разных группах и в разных местах?

Для начала следует заметить, что сходство параллельно развивающихся групп обычно тем больше, чем ближе их родство. Очень далекие друг от друга группы могут выработать лишь самое поверхностное сходство (например, рыбы и дельфины). Наоборот, в Большом и Малом Арале сходство вновь образующихся форм было очень велико, поскольку они происходили от одних и тех же исходных видов. По-видимому, само строение организма во многом предопределяет пути его возможных эволюционных изменений (подробнее об этом см. в следующем очерке).

Во-вторых, конечно, большую роль здесь играет принципиальное сходство в строении основных типов сообществ, или биоценозов. Набор экологических "ролей", или ниш, в разных сообществах в целом сходен: например, если это степь, прерия или саванна, то там должна быть, во-первых, трава, во-вторых – крупные травоядные звери (копытные или их аналоги), в третьих – хищники, охотящиеся на этих копытных, в четвертых – жуки-навозники и другие беспозвоночные, перерабатывающие навоз травоядных, и т.д. Все эти ниши обязательно должны быть кем-нибудь заполнены, а обитание в сходных нишах (т.е. в сходных условиях) приводит к тому, что организмы приобретают сходные черты строения (см. обзор "Эволюция сообществ и эволюция в сообществах")

К тому же в последнее время появляется все больше свидетельств, что "случайные и ненаправленные" наследственные мутации, которые, согласно господствующим представлениям, являются единственным источником материала для отбора, в действительности, возможно, вовсе не такие уж "случайные" (см. об этом выше в данном обзоре). Конечно, природе часто приходится действовать "методом случайного тыка", но она всячески старается этот метод оптимизировать.

По-видимому, эволюция – это процесс, в целом (и самом главном!) закономерный и предопределенный, но в деталях и частностях – случайный. Предсказать ход эволюции можно лишь в самых общих чертах. В эволюции нет строгих законов, как в математике или физике. В ней есть только набор "правил", или эмпирических закономерностей.

К числу важнейших закономерностей эволюции, наверное, следует отнести следующие три "правила":

1) Общая направленность от простого к сложному. Хотя до сих пор сохранились и процветают такие примитивные формы жизни, как бактерии, тем не менее нельзя отрицать, что в биосфере происходит идет постепенное появление и накопление все более сложных организмов. Часто усложнение организации оказывается очень выгодным, потому что ведет к повышению энергетики и интесивности обмена веществ, а ведь в биологической эволюции, как и в химической, побеждает тот "круговорот", который крутится быстрее. Это позволяет более сложным организмам занимать господствующее положение в сообществах, оттесняя примитивных предков в менее привлекательные ниши. Именно поэтому облик биосферы определяется в основном высокоорганизованными животными и растениями (и это несмотря на то, что и по численности, и по массе, бактерии их явно превосходят).

2) Рост устойчивости и приспособляемости живых систем. Все эволюционные линии, дожившие до наших дней, в ходе своего развития прошли через горнило множества экологических кризисов, катастроф и массовых вымираний. Те группы, которые не могли быстро приспосабливаться к меняющимся условиям, в большинстве своем давно уже повымирали. Устойчивые, пластичные линии постепенно накапливались в биосфере. Это видно, например, из того факта, что с течением времени средняя продолжительность существования видов и родов неуклонно росла. Поэтому в наши дни биосферу населяют самые устойчивые и пластичные формы жизни из всех, когда-либо существовавших (см. обзор "Количественные закономерности эволюции")

3) Рост эффективности и безотходности биогеохимического круговорота. С ростом сложности и совершенства организмов и их сообществ неизбежно растет и эффективность глобального круговорота веществ, в котором биосфера играет важнейшую роль, и который определяет "лицо" нашей планеты. Например, самое сложное и совершенное из современных сообществ – тропический дождевой лес – не только чрезвычайно быстро "прокручивает" через себя огромные количества вещества и энергии, но и практически не производит никаких отходов. Там не образуется даже "подстилка" из листьев и других отмерших частей растений – все это мгновенно перерабатывается и возвращается в круговорот. Совсем по-другому обстояло дело, например, в древних лесах каменноугольного периода, в которых из-за несовершенства структуры сообщества огромные массы отмершей древесины накапливались, образуя месторождения каменного угля – в результате столь необходимый для жизни углерод навсегда выводился из глобального круговорота<![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]>. Рост "безотходности" заметен и в популяциях отдельных организмов. У высших растений и животных постепенно растет продолжительность жизни, снижается "детская смертность", развивается забота о потомстве, что позволяет, в свою очередь, снизить уровень рождаемости – то есть, фактически, производить меньше заведомо обреченных на гибель потомков. Это напоминает христианские идеи о грядущей "победе жизни над смертью" и наводит на мысли о том, что некоторые религиозные системы, по сути дела, выражают не что иное, как продолжение определенных тенденций биологической эволюции.

Все три названных закономерности отчетливо прослеживаются и в развитии человека и человеческого общества. Это позволяет говорить о преемственности и придает особый смысл и практическое значение эволюционным исследованиям.

Важно подчеркнуть, что из этой преемственности вовсе не следует никакого "социал-дарвинизма", и она вовсе не свидетельствует об "усилении борьбы за существование" и "естественного отбора" в обществе, как пытались доказать некоторые политические силы в первой половине 20-го века. Напротив, в трудах лучших современных эволюционистов подчеркивается неуклонное ослабление роли борьбы за существование и отбора в ходе эволюции, развитие более "гуманных" эволюционных стратегий, основанных на взаимопомощи и симбиозе и ведущих к росту пластичности и снижению всевозможных "потерь" и "отходов".

Наверное, самый главный из всех эволюционных законов – это постепенное отступление Смерти и Хаоса перед лицом развивающейся Жизни…

О Вавиловских рядах

А.В.Марков

Н. И. Вавилов. Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости.

В 1920 году на съезде селекционеров в Саратове Н.И.Вавилов сообщил об открытии удивительной закономерности, которой подчиняется наследственная изменчивость у разных видов и родов растений. Оказалось, что вариации в строении листьев, корней, колосьев и семян, наблюдаемые у особей любого вида, вовсе не случайны и не беспорядочны. Каждый вид имеет строго определенный набор возможных вариаций, причем эти наборы ("ряды") почти идентичны у близкородственных видов и очень похожи у представителей разных родов и даже семейств. 

Изменчивость разных видов злаков можно изобразить в виде таблицы, где каждый ряд соответствует виду, а каждая колонка – определенной вариации. Получилось нечто вроде периодической системы Д.И.Менделеева. Самое удивительное, что "закон гомологических рядов наследственной изменчивости" – такое название получила открытая Вавиловым закономерность – позволил даже предсказать существование таких разновидностей, которые еще не были известны науке! Точно так же, как "пустые клетки" Менделеевской таблицы впоследствии заполнились новооткрытыми химическими элементами, свойства которых в точности совпали с предсказанными, так и пустые клетки Вавиловской таблицы были заполнены новыми обнаруженными в природе разновидностями злаков.

Но, хотя это блестящее подтверждение пришло позже, уже после первого доклада Вавилова на съезде селекционеров присутствующие устроили овацию, а один известный ботаник сказал "Это биологи приветствуют своего Менделеева!"

Таким образом, наследственная изменчивость, составляющая основу естественного отбора и эволюции, оказалась строго упорядоченной, а вовсе не "случайной". Такой вывод с большим трудом укладывался в классические теории дарвинистов. Ведь они основывались на отборе чисто случайных изменений. Возможно, именно поэтому открытие Вавилова обычно замалчивается западными (да и многими отечественными) эволюционистами. Другие же, такие как А.А.Любищев и С.В.Мейен, придавали вавиловским "гомологическим рядам" огромное значение и считали, что за этим явлением скрывается некий фундаментальный закон, управляющий, возможно, не только биологической эволюцией, но и всем мирозданием (так, гомологические ряды, подобные рядам Вавилова, наблюдаются и в строении кристаллов, и в структуре органических молекул). Весьма интересно и то, что многие признаки, изменчивость которых подчиняется вавиловскому закону (например, сходные вариации формы листьев у очень далеких друг от друга растений – цветковых, голосеменных и папоротников) не имеют явного приспособительного значения. Поэтому происхождение этого сходства очень трудно объяснить естественным отбором.

По-видимому, в вавиловских рядах действительно проявляется какой-то очень общий закон развития сложных систем (не только биологических!). Система, состоящая из взаимосвязанных элементов (блоков), может существовать в различных устойчивых состояниях, переходя из одного в другое, но число этих состояний ограничено, а их характер определяется свойствами элементов и структурой их взаимодействий.

Совершенно очевидно, что дискретный и упорядоченный характер изменчивости накладывает жесткие ограничения на эволюционные возможности организмов. Существование сходных вариаций у разных видов во многом объясняет явления параллелизма, придающие эволюции характер закономерного, направленного процесса (см. предыдущий раздел). Сходная изменчивость предопределяет сходство эволюционных изменений у разных групп, а ограниченное число возможных вариаций ограничивает и число возможных путей эволюционного развития.

Не имея возможности углубляться в дебри теории систем (которой, впрочем, до сих пор так и не удалось вступить в продуктивный "симбиоз" с теорией эволюции), попробуем разобраться, чем же все-таки определяется дискретный характер изменчивости на уровне организмов.

Прежде всего нужно хорошо понимать, какая это сложная штука – жизнь. Чтобы выжить, любой организм должен приспосабливаться к огромному числу всевозможных внешних факторов. Известно, что никакую систему нельзя оптимизировать одновременно по многим тысячам параметров. Неизбежно приходится что-то выбирать и чем-то жертвовать. Кроме того, организм – это целостная система, вся части которой должны работать согласованно, не мешать, а помогать друг другу. Приспособление к какому-то внешнему фактору одного органа неизбежно влияет на всю систему, так что другим органам уже приходится приспосабливаться не только к выполнению своих собственных задач (функций), но и к произошедшему в самом организме изменению. Иначе вся сложнейшая конструкция может рассыпаться.

Но и этого мало. Каждый многоклеточный организм развивается из одной клетки – яйца. Значит, нужно разработать такую совершенную "генетическую программу развития", чтобы в результате последовательных делений одной-единственной клетки в итоге получился сложный жизнеспособный организм. А ведь еще необходимо следить за тем, чтобы жизнеспособность (то есть целостность системы) неизменно сохранялась на ВСЕХ стадиях роста и развития.

Добиться этого чрезвычайно сложно. Поэтому каждое живое существо – это результат труднейшего компромисса между многими тысячами разнообразных требований, предъявляемых к системе как извне (факторами среды), так и изнутри (необходимостью поддержания целостности).

Эта идея (она называется "метафорой адаптивного компромисса", и разработал ее палеонтолог А.П.Расницын) помогает понять многое и в строении живых существ, и в их эволюции.

Во-первых, становится ясно, почему далеко не о каждом признаке и свойстве живого существа можно сказать определенно "зачем это нужно". А ведь этот факт (отсутствие явного адаптивного, т.е. приспособительного, смысла у многих признаков) всегда очень смущал дарвинистов. Они обычно отговаривались тем, что, дескать, пока мы не знаем, зачем этот признак, но когда-нибудь обязательно узнаем. Ну а теперь становится понятным, что многие признаки появились не "зачем", а "потому что" – это побочные следствия компромисса. Если бы бабочки умели говорить, то на вопрос "почему у тебя на крыльях именно такой узор, а не другой" они могли бы с полным правом ответить просто: "так получилось".

Во-вторых, понятно, что достигнутый с таким трудом компромисс – сложнейшую систему индивидуального развития и строения организма, - очень трудно изменить. Ведь в ней все взаимосвязано, изменишь одну часть – и всё может развалиться.

Пути для изменения все-таки остаются, но их не может быть много, и они очень конкретные – структура сложной системы предусматривает возможность лишь ограниченного и строго определенного набора изменений.

Возможность изменения сохраняется потому, что живые системы никогда не становятся абсолютно интегрированными (целостными), никогда не сливаются в единый и неделимый "атом". На всех уровнях сохраняется блочный принцип "сборки" живых систем, причем отдельные блоки (клетки, органы, ткани) всегда стараются сохранить хоть небольшую независимость от других. Благодаря этому далеко не каждое изменение одного блока сразу разрушает систему (или в корне меняет, что в почти всегда - одно и то же). Например, в индивидуальном развитии отдельные процессы роста и дифференцировки клеток хоть и сильно взаимосвязаны, но все-таки не абсолютно "слиты" в единую жесткую последовательность. Многие из этих процессов могут меняться независимо от остальных.

Именно такие изменения отдельных единичных процессов в индивидуальном развитии играли главную роль в эволюции многоклеточных.

Например, все земноводные проходят в своем развитии стадию водной личинки. У лягушек это – головастики, очень сильно отличающиеся от взрослых лягушек и по строению, и по образу жизни. У хвостатых земноводных – тритонов и саламандр – личинки отличаются от взрослых гораздо меньше (фактически только размерами, наличем плавательной плавниковой складки на хвосте и спине и ветвитстыми наружными жабрами, которые у взрослых рассасываются). Превращением личинки во взрослое животное управляет гормон тироксин. Что же произойдет, если в результате мутации тироксин в организме не образуется или ткани вдруг станут нечувствительны к нему (и то, и другое нарушение может произойти в результате одной-единственной "точковой" мутации в одном из генов) ?

Головастик лягушки просто-напросто умрет, не оставив потомства. А вот личинки некоторых саламандр в этом случае не умирают. Все процессы роста и развития у них продолжаются как ни в чем не бывало, за исключением того, что они так и не теряют жабры и плавник и не выходят на сушу. В положенное время у таких личинок развиваются половые железы, и они совершенно нормально размножаются и откладывают икру, из которой выводится потомство, унаследовавшее исходную мутацию. В итоге из наземной саламандры получается чисто водное животное – размножающаяся личинка-переросток.

Таким образом, резкое изменение отдельных "блоков" системы индивидуального развития (в данном случае просто перестала включаться система превращения личинки во взрослое животное, причем все остальные системы продолжали работать по-прежнему) не обязательно приводит к гибели и может даже в некоторых случаях оказаться полезным (например, если у данного вида земноводных на суше больше врагов, чем в воде).

Это явление – переход к размножению на ранней стадии, приводящее к сохранению у взрослых особей эмбриональных и личиночных черт – играло очень важную роль в эволюции. Возможно, таким путем появились позвоночные (из головастикоподобных личинок сидячих морских фильтраторов, так называемых оболочников). Есть теория, что и в происхождении человека какую-то роль сыграли подобные процессы (поскольку по ряду признаков человек больше похож на зародышей обезьян, чем на взрослых).

Другая возможность скачкообразных (но при этом строго детерминированных) перестроек состоит в перенесении свойств одних частей тела на другие. Для этого обычно тоже достаточно простейшей мутации одного гена - и в результате какой-нибудь "переключатель", управляющий дифференцировкой частей организма, вдруг начинает включаться не в то время или не в том месте.

Так, у различных насекомых обнаружены вполне "вавиловские" гомологичные ряды мутаций, приводящих к тому, что свойства одних сегментов (члеников) тела или конечностей проявляются у других, то есть в неположенных местах. Например, вместо усиков вырастают ноги. Или вместо третьего сегмента груди развивается точная копия второго (если это произойдет у мухи, то она в результате автоматически приобретет вторую пару крыльев!). Или же ноги вырастут не только на грудных, но и на брюшных сегментах, и получится "насекомое" с восемью – десятью парами ног! (правда, такие мутанты обычно умирают в раннем возрасте).

Такие мутации (их называют "гомеозисными") тоже могли сыграть большую роль в эволюции. Например, по мнению академика Л.П.Татаринова, шерстяной покров у млекопитающих появился в результате подобной мутации. У предков млекопитающих – звероподобных рептилий – некоторые чешуи на морде удлинились и стали выполнять осязательную функцию. Постепенно они превратились в длинные упругие волоски – вибриссы. А затем в один прекрасный день в результате гомеозисной мутации все остальные чешуи на теле превратились в такие волоски. Правда, чувствительной функции у них при этом не появилось, т.к. к ним не подходили соответствующие нервы<![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]>, но для "утепления" мутация оказалась очень даже полезной.

Можно подумать, что подобные мутации принципиально не могут привести к усложнению организмов, потому что это не более чем перетасовка и перекомбинация имеющихся признаков. Это, однако, не совсем так. Попадая в новое место, новое клеточное и тканевое "окружение", перепрыгнувший орган неизбежно и автоматически становится немножко другим. Так закладывается основа для дифференцировки. Например, упоминавшиеся "ноги", вырастающие иногда у насекомых вместо усиков, на самом деле довольно сильно отличаются от "настоящих" ног и могли бы стать основой для появления совершенно нового типа конечностей, если бы… нормальные усики на этом месте не были так необходимы этим глупым насекомым.

Как и любую эволюционную закономерность, закон гомологических рядов Вавилова, правило "квантованной" изменчивости и скачкообразных переходов живых систем из одного устойчивого состояния в другое не нужно абсолютизировать. Многие преобразования организмов (как в процессе индивидуальной изменчивости, так и в эвлюции) происходят достаточно плавно. Иногда кажущаяся дискретность изменений порождается отбором, который благоприятствует некоторым из возможных вариантов изменений, но далеко не всем. Например, когда организм человека вырабатывает иммунитет против новой инфекции, в генах антител происходит активное мутирование. Это необходимо, чтобы "методом случайного тыка" подобрать такое антитело, которое будет лучше всего узнавать нового возбудителя и прикрепляться к нему (подробнее об этом см. здесь). Сравнивая структуру получающихся при этом антител, ученые обнаружили, что больше всего мутаций происходит в трех небольших участках длинной молекулы. Сложнейшими экспериментами, однако, было доказано, что мутированию подвергаются не только эти участки гена, но и другие, причем мутации везде происходят с одинаковой скоростью. Почему же в имеющихся в крови антителах измененными обычно оказываются только три маленьких участка? Оказалось, что это – результат отбора. Каждое новое антитело испытывается орагнизмом, и все неподходящие к данному возбудителю отбраковываются. Только мутации, произошедшие в трех небольших участках молекулы, могут улучшить связывание возбудителя (и тогда такое улучшенное антитело начинает производиться в больших количествах), а мутации других участков почти всегда вредны, и такие антитела организм отбраковывает.

Понятно, что отбор такого рода может отчасти объяснять и происхождение некоторых вавиловских рядов.

Тем не менее остается в силе общее правило, гласящее, что структура организма допускает лишь ограниченный набор возможных преобразований и тем самым придает эволюции некоторую направленность, а иногда и предопределенность.