Проблемы Эволюции |
В кн.: Этология человека и смежные дисциплины. Современные методы исследований. Под ред. М.Л.Бутовской. М.: Ин-т этнологии и антропологии, 2004. С. 88-111.
Институт археологии РАН, Москва
В кн.: Этология человека и смежные дисциплины. Современные методы исследований. Под ред. М.Л.Бутовской. М.: Ин-т этнологии и антропологии, 2004. С. 88-111.
Пища влияет на самые разные стороны биологии человека, в том числе на особенности его поведения. Традиции получения пищи — фундаментальная характеристика экономического и культурного уклада общества. "Пища — это тот элемент материальной культуры, в котором более других сохраняются традиционные черты... и в то же время он легче и быстрее других поддается заимствованиям, вариациям, модификациям и новациям" (Арутюнов, 2001, с. 10). Питание занимает особое место в жизни Homo sapiens по сравнению с тем, каково оно у других видов животных. Образ собственно человеческой специфики феномена питания сформулирован во фразе, принадлежащей Клоду Леви-Стросу: "Человечество начинается с кухни".
В традициях зоологии, описывая вид, давать характеристику пищевой базы, пищевых адаптации, особенностей поведения, связанных с добыванием, заготовкой и употреблением пищи. Исследования поведения различных представителей отряда приматов показали, что в пределах всего таксона выбор той или иной пищевой стратегии непременно сказывается на социальном поведении индивидов внутри сообщества (Butovskaya, 2000). Это указывает на чрезвычайную важность изменчивости типов питания на самых различных стадиях антропогенеза (Бутовская, Файнберг, 1993). Пищевое поведение приматов "выводит" на такие узловые проблемы как становление орудийной деятельности и навыков охоты, создание и передача устойчивых групповых традиций (Бутовская, Файнберг, 1993). Большая часть орудий, изготавливаемых, например, шимпанзе, используется именно для добычи пищи (Me. Grew, 1989). Ими используются стебли и ветки для выуживания муравьев и термитов, добывания меда, "губки" из частично разжеванных листьев для набора воды, камни-молотки для разбивания орехов. Извлечение общественных насекомых — одну из наиболее распространенных способов получения белковой пищи среди шимпанзе (Teleki, 1974, Me. Grew, Roger, 1983).
Добывание пищи у высших приматов связано со специальными формами "извлечения корма". Познавательные способности высших приматов получили мощный импульс благодаря существованию у них этих навыков. Все приматы преимущественно растительноядные виды, и добывание мяса путем охоты обеспечивает незначительную долю рациона питания. Шимпанзе можно считать видом с наиболее стабильно развитыми формами охоты. Уровень сотрудничества шимпанзе на охоте гораздо более велик, нежели таких классических хищников как львы и волки (Boesh, Boesh, 1989). У шимпанзе также отмечены случаи каннибализма при стычках между особями, эти формы поведения затем могут переходить в охоту на других приматов (павианов, колобусов). Такие наблюдения указывают на возможную связь общей агрессивности и развития охоты (Goodall, Bandora, et al., 1979). С другой стороны, дележ охотничьей добычи типичное и уникальное свойство шимпанзе. "После успешной охоты обладателями пищи оказываются взрослые самцы, а в роли просителей выступают самцы и самки. Больше, чем другим просителям, мясо дают старым самцам, самкам в эструсе и близким родственникам обладателей мяса (Me. Grew, 1981; Teleki, 1973). Молодняк обычно получает его от своих матерей.... Причем заметно, что дележ часто носит альтруистический характер и не ограничивается одними только родственными особями." (Бутовская, Файнберг, 1993, с. 187).
Для районов, где живут и шимпанзе и павианы характерна ярко выраженная сезонность. Естественно, что источники пищи в сухой и влажный сезоны различаются. "Выживание в саванновой среде зависит от способности животных получить доступ к источникам пищи в сильно меняющихся в разное время года условиях... животные обнаруживают две альтернативные стратегии выживания. В первом случае животные "справляются" с неблагоприятным временем года, включая в свой рацион низкокачественную пищу ( то есть такую, которая имеется в изобилии, но характеризуется низкой питательностью и переваривается очень медленно). За эту стратегию животные расплачиваются большими затратами времени на пищевой поиск. Вторая стратегия заключается в освоении ресурсов высококачественной пищи с сезонно изменяющейся доступностью" (Фоули, 1990, с. 254-255). Пример выражения второго варианта стратегии: Именно в сухие сезоны активизируется охотничье поведение у всеядных шимпанзе и павианов (Фоули, 1990). Интересно, что интенсификация охоты не может быть связана напрямую с увеличением доступности источников животной пищи. Хотя в засушливый сезон увеличивается число больных, ослабленных и павших травоядных, во влажный сезон появляются новорожденные у большинства антилоп, птицы откладывают яйца. Поэтому можно предположить, что расширение использования охоты — мера, скорее вынужденная для приматов, чем предпочитаемая. Перманентная смена пищевых специализаций, вероятно, в целом характерна для филогении приматов. Р. Фоули, составляя схему филогенеза катариновых обезьян, показывает, что подавляющее большинство дивергенций в пределах этой секции связаны именно с пищевыми специализациями.
Относительно питания ранних австралопитековых нет единого мнения. М. Спонгеймер указывает на то, что хотя известны свидетельства употребления в пищу афарскими австралопитеками фруктов и листьев, результаты определения содержания стабильных изотопов углерода указывают на то, что преобладала флора открытых, интенсивно освещаемых солнцем пространств. Также автор ссылается на особое место термитов в рационе питания ранних австралопитековых (Sponheimer, 2002). Доступным и полноценным источником животного белка можно считать трупы павшихх и убитых животных. "За" то, что ранние австралопитековые могли быть некрофагами говорит то, что конкуренция со специализированными хищниками в саванновых ландшафтах была очень непростой задачей для этих неспециализированных форм. Интересный метод для выяснения характера источника животной пищи был использован Р. Брэнтингамом. Он сопоставлял тафономический характер останков добычи, типичный для плио-плейстоценовых некрофагов (некоторые виды гиен) , хищников (волк) и ранних австралопитеков (Кооби-Фора). Оказалось, что набор костей в слоях, связанных с деятельностью ранних австралопитеков, в большей мере напоминает структуру остатков волчьих трапез, нежели гиеновых. На основании этого автор приходит к выводу о том, что плио-плейстоценовые австралопитеки были охотниками, а не падальщиками (Brantingham, 1998). Этот вывод подводит автора к теоретическому предположению о том, что ранние австралопитековые находились в состоянии острой межвидовой конкуренции с саванновыми хищниками, и что это являлось одним из факторов отбора. Как свидетельствуют наблюдения за охотничьим поведением современных приматов, охота способствует развитию более сложных взаимосвязей внутри охотничьего коллектива, а также стимулирует использование разного рода орудий.
Гипертрофия развития лицевого отдела массивных австралопитековых, чрезвычайно мощный их жевательный аппарат, массивность челюстей, толщина эмали, стертость жевательных поверхностей премоляров и моляров — все эти особенности свидетельствуют об использовании этими приматами грубых растительных кормов. Единого мнения по поводу того, какая именно растительная пища, среди исследователей нет. Дж.Джолли объясняет эти морфологические особенности специализацией к поеданию семян злаковых трав (Jolly, 1970). Р.Волкер на основании анализа микроскопических царапин на поверхности эмали, предполагает, что основной пищей могли быть сухие и жесткие плоды (Walker, 1981). Подземные части растений, по мнению А.Силлена, могли служить пищевой базой для массивных австралопитеков (Sillen, 1992).
Обобщая отрывочные, но конкретные сведения о питании поздних австралопитековых и первых Homo, можно констатировать присутствие свидетельств пищевых специализаций к грубой растительной пище, а также увеличение доли мясной пищи в рационе питания. В настоящее время мы не можем однозначно связать тот или иной тип специализации только с одним видом. Возможно, что варианты специализаций были выражены не только на видовом, но и на популяционном уровне. По крайней мере морфологически неспециализированные виды могли более подвижно менять пищевую стратегию.
Повышение коэффициента энцефализации у A. africanus, Н. habilis, согласно теории Эйзенберга (Eisenberg, 1981), связано с усложнением стратегии пищевого поиска. Поэтому увеличение относительного и абсолютного объема мозга хабилисов, вероятно, правильно объяснять выработкой стратегии получения наиболее разнообразных пищевых источников.
Начиная с первых Homo, люди всегда оставались всеядными животными. Доля животных белков и пищи растительного происхождения варьировали неоднократно в последующей эволюции и истории, однако сохранение способности к максимальной всеядности не раз оказывалось свойством, обеспечивающим людям перспективу выживания в самых разных условиях, а специализация к какому-то одному источнику пищи становилась лишь временным "спасением", закрывавшим перспективу развития такой специализированной группы. Эта схема чередования специализации/всеядности еще будет возникать на более поздних стадиях эволюции и в истории человека.
Проблемы возникновения традиции термической обработки пищи — то есть первой настоящей кухни — напрямую связаны с важнейшими вопросами антропогенеза. Есть мнение, что половой диморфизм Homo erectus значительно ниже, чем у всех предшествующих видов австралопитеков и хабилиса (Wrangham, et al., 1999). Сокращение полового диморфизма может иметь своим последствием усложнение социальных тендерных отношений при сохранении доминантной роли мужского пола. Из наблюдений за сообществами приматов и людей с традиционным хозяйственным укладом можно с уверенностью сказать, что при прочих равных условиях, растительная пища — женская, а мясо — пища мужская. Хотя такая схема упрощает реальное положение дел, можно с уверенностью утверждать, что фитособира-тельство — всегда было и остается занятием женщин, а ежедневный рацион питания женщин и детей в обществах с традиционным (присваивающим) укладом хозяйства базируется именно на ресурсах фи-тособирательства. Поэтому есть все основания судить о том, что появление традиции термической обработки пищи, растительной пищи, в первую очередь, значительно изменило пищевую базу женской и детской части общества. Известно, что связь женщины с кухней — одна из фундаментальных поведенческих характеристик вида. Сформулирована гипотеза о том, что эта традиция восходит к времени существования эректусов, когда женщина, занявшись кухней, значительно повысила свою социальную роль. Приготовленная питательная и энергонасыщенная пища могла явиться предметом своего рода "охоты" или воровства (Wrangham et al., 1999). Поэтому у мужчины в обществе появляется новая важная социальная роль — защитника женщины, которая умеет добыть и приготовить пищу. Некоторые исследователи связывают агрессию, проявляемую в похищении еды, с сексуальной агрессией по отношению к женщинам, приготавливающим эту пищу. В таком случае роль мужчины двояка — защита приготовленной женщиной пищи и защита самой женщины от внешней мужской агрессии (Wrangham et al., 1999). Итак, согласно этой гипотезе, формируются устойчивые психические стереотипы совмещения образов сексуальной притягательности женщины и пищи, получаемой из рук женщины. Вероятно, именно к периоду существования эрек-тусов относится формирование устойчивых поведенческих стереотипов и психических образов мужчины охотника-защитника-разбойника и женщины-хранительницы очага — матери, дающей пищу и нуждающейся в защите мужчины.
Также известно, что охотничья добыча, приносимая мужчинами, — не ежедневная и не гарантированная. Поэтому и мужская часть общества в значительной мере зависит от результатов фитособирательства, которым занимаются женщины. С появлением огня "на кухне" энергетическая и питательная ценность растительной пищи принципиально возрастает и занимает новое место в рационе мужчин.
Таким образом, растительная пища, измененная культурными традициями, впервые занимает столь важное место в биологии и социальном поведении человека. Так как охота сопряжена с опасностью для жизни, то ею занимаются мужчины. Утрата жизни охотника не влечет за собой гибели его детей. Охота становится чрезвычайно ответственным способом добычи пищи, но не постоянно, а лишь в определенные периоды года. Специфика этого способа добычи пищи состоит в:
1. Необходимости приобретения серьезных навыков.
2. Необходимости четкой согласованности действий в группе охотников.
3. Опасности для жизни охотников.
Все эти особенности формируют социальное отношение к охоте и охотнику, которое хорошо всем известно и бытует во всех обществах вне зависимости от культурных традиций и уровня развития общества.
Археологический и палеоантропологический материал позволяет рассматривать эпоху верхнего палеолита не только как единое целое, но и как объединение достаточно разнородных периодов. В связи с этим хотелось бы высказать предположения относительно двух основных вариантов стратегии питания. В пределах верхнего палеолита существовали как кочевые, так и более оседлые общества. В связи с этим могли формироваться различные стратегии питания. Один модельный крайний вариант был ориентирован на специализированную охоту за стадными кочевыми животными, другой крайний модельный вариант — на комплексное использование всех источников питания. Реальные ситуации, вероятно, существовали в промежуточных вариантах. Отмеченное разнообразие было чрезвычайно важным не только для формирования конкретных хозяйственных укладов, но и для роста численности популяций, миграционных процессов, особенностей развития локальных вариантов культуры (Козловская, 2004). Археологические исследования указывают на то, что более подвижные верхнепалеолитические коллективы от более оседлых отличаются не только набором инструментов, но и гораздо меньшим количеством находок изобразительной деятельности (Соффер, 1997). Это свидетельствует не только об экономических различиях, но и более существенных культурных, поведенческих.
Конец ледникового периода и начало голоцена открывает эпоху, начиная с которой на территории Восточной Европы может просматриваться непосредственная преемственность антропологических особенностей между древним и современным человеком, несмотря на известные эпохальные изменения. Приведенные выше факты указывают на то, что пищевые новации всегда связаны с поведенческими. Сохраняется ли это единство в более поздние времена?
Сравнивая данные о реконструированных особенностях питания тех или иных групп, мы можем аргументировать, всегда ли выбор рациона связан с чисто биологическими потребностями, или выделяются культурные традиции, которые не могут быть объяснены лишь с позиций "разумной экологии".
В связи с этим мне бы хотелось предложить вашему вниманию краткий обзор особенностей рационов питания в различных районах ойкумены в раннем и среднем голоцене. Вероятно, общее смягчение климата привело к тому, что энергетические потребности организма человека, в самом общем виде, уменьшились. Высококалорийная и питательная пища стала не столь обходима и, заложенные в эпоху верхнего палеолита основы принципа наиболее широкого использования пищевых источников, продолжили свое развитие. Человек получает доступ к новому (в таком объеме) источнику белковой пищи, добыча которой не сопряжена с опасностью для жизни, — к некрупной рыбе и беспозвоночной фауне. Этот тип пищи становится надежным источником еды в самые тяжелые и неблагополучные сезоны года. Обеспеченность пищевыми ресурсами, использовать которые можно находясь на одном месте, а не преследуя охотничью добычу, значительно облегчает жизнь менее защищенным членам общества — женщинам и детям. Результатом этого становится рост численности популяций.
Оценить общие тенденции в показателях физического развития людей мезолита, по сравнению, например, с неолитическим населением, достаточно сложно, так как оно чрезвычайно разнообразно. Обобщенные данные указывают на то, что происходит снижение длины тела по сравнению с верхним палеолитом (Angel, 1984). Например, сопоставление данных о длине тела мезолитического населения западной Европы из прибрежных и внутренних районов показывает, что обитатели побережий имели несколько меньшую длину тела, чем те, кто жил во внутренних районах. Этот факт можно трактовать как снижение показателей физического развития, вызванное средовыми факторами, а можно объяснять давно обозначившимся генетическим расхождением популяций, живущих во внутренних районах и береговых.
Наибольшие природные изменения претерпели приледниковые районы. Общее потепление и увлажнение климата не так кардинально сказалось на более южных районах. Поэтому искать изменения и специфику эпохи необходимо во вновь формирующихся ландшафтах. Мезолит, вероятно, правильно назвать эпохой расцвета недифференцированных охотников-рыболовов-собирателей. Можно сказать, что заложенный и проявившийся выраженный в верхнем палеолите принцип использования наиболее разнообразных пищевых источников, нашел свое воплощение именно в мезолитическую эпоху. "Удержать" равновесное распределение нагрузки на все доступные пищевые источники в течении долгого времени оказывается сложной задачей. Сезонная смена основных источников питания способствовала сохранению этого широкого спектра ресурсов. В самом явном виде сезонность и разнообразие пищевых источников выражены в береговых высокоширотных ландшафтах. Возможно, поэтому в эпоху мезолита численность поселений человека на морских побережьях явно превалирует над количеством поселений внутренних районов.
Население, живущее в районах с менее выраженной сезонной сменой основных пищевых ресурсов имеет возможность (а, может быть, необходимость?) специализироваться на ограниченном спектре пищевых источников. Вероятно, это — более ограниченный спектр источников пищи, с точки зрения диетологии, и является фундаментальной предпосылкой перехода к производящему хозяйству.
Исследование погребальной обрядности указывает на существование очень тесной связи между человеком и зверем, птицей, рыбой. Именно в эти эпохи расцветают различные жанры изобразительной деятельности, посвященной зверю, птице, рыбе, реже — растению (Ошибкина, 1992). Все эти создания занимают важнейшую роль в сознании человека. В его понимании пища нечто иное, чем в мировоззрении современного человека. Каждый раз, прежде чем что-либо съесть он должен был взять чью-то жизнь.
Соединение понятий еда — жизнь — смерть занимало центральное место в сознании человека. Это можно наблюдать при анализе ритуальной обрядности современных традиционных охотников. Это же соединение стало, вероятно, центральным и для сознания ранних земледельцев, ядром мифологии и обрядности которых была смерть зерна под землей для возрождения в новом урожае.
Начать обзор данных о питании людей побережий имеет смысл с территорий, наиболее рано освоивших интенсивное использование литоральной зоны — то есть с тихоокеанского побережья Азии и с Японских островов. Культура дземон может быть рассмотрена как одна из наиболее ранних (или наиболее ранняя), освоившая изготовление керамической посуды. Наиболее ранние датировки первоначального дземона - 12700±500 (Gak-950) — из отложений в пещере Фукуи на юго-востоке Хонсю (Кузьмин и др., 1998).
"Первые свидетельства собирательства морских моллюсков в дземоне известны на стоянке Нацушима в Токийском заливе и датированы около 9500 лет." [Кузьмин и др., 1998, с. 102). Интересно, что "первооткрыватели" морских продуктов — обитатели Японских островов — до сих пор держат первенство в мире по интенсивности использования различных источников пищи морского происхождения. Сегодня здесь добывается 16 видов съедобных красных водорослей, 5 видов зеленых и несколько бурых. "Для Японии известны не менее 50 видов двустворчатых морских моллюсков и 11 видов пресноводных моллюсков (Cahn, 1951). Из иглокожих особенно ценятся в Китае и Корее трепанг, который называется "морским женьшенем"" (Раков, Вострецов, 1998) (такие сопоставления, как будет видно из дальнейшего изложения, не редкость, а скорее — закономерность).
Многолетние археологические исследования памятников неолитической бойсмановской культуры в заливе Петра Великого культуры позволили воссоздать образ жизни и тип питания обитателей побережья лагуны. Поселения бойсмановской культуры функционировали в течении продолжительного времени (6500-5300 лет назад). Особенностью неолитических поселений в заливе Петра Великого можно считать присутствие раковинных куч. Этот феномен широко известен для голоцена атлантического побережья Европы, побережий Восточной и Юго-Восточной Азии, Австралии, Северной и Южной Америки, то есть его можно считать универсальным. Из десятков тысяч известных в настоящее время поселений культуры дземон три тысячи отмечены раковинными кучами. На поселениях Бойсмана-1 и Бойсмана-2 также есть раковинные кучи. Вылов рыбы имел первостепенное значение для обитателей бойсмановских стоянок. Наиболее активно занимались рыбной ловлей в конце лета — начале осени. Морской промысел играл менее существенную роль, чем лагунный, особенно на ранних этапах существования поселений. Рыбная ловля в лагуне, также как и собирательство моллюсков, относится к способам добычи пищи, которые не требуют большой физической силы и значительных навыков.
Анализ антропологических данных с поселения Бойсмана-2 позволяет составить некоторое представление о демографической структуре этого общества (Попов, Чикишева, Шпакова, 1997). Половозрастное распределение 20 индивидов достаточно узнаваемое: около 30% — дети до 10 лет, 40% — мужчины и 30% — женщины. Такая структура типична для оседлого населения с умеренно высокой рождаемостью. Большое число детей умерших до 5 лет связано с естественной уязвимостью младенческого возраста. Численное преобладание мужского населения — достаточно универсальный феномен, связанный с поздним каменным веком, который еще не нашел своего однозначного разрешения (Козловская, 1996). Отсутствие значительного пика смертности в женской части популяции в возрасте около 20 лет свидетельствует об умеренном уровне рождаемости, об отсутствии особых стрессов, связанных с вынашиванием, рождением и вскармливанием детей.
Состояние зубной системы также можно использовать для реконструкций особенностей питания населения. Прежде всего следует отметить отсутствие кариеса. Это можно расценивать как косвенное свидетельство преобладания протеинов и сырой пищи в ежедневном рационе. Прижизненная утрата зубов отмечена лишь у одного индивида, парадонтоз — только у людей старшего возраста, хотя и достаточно часто (Йонеда и др., 1998). Все эти черты указывают на полноценное, сбалансированное и достаточное питание населения, удовлетворительное обеспечение не только питательными веществами, но и витаминами. В целом, можно предполагать преобладание белкового компонента при большом разнообразии источников питания.
Растительные ткани сохраняются хуже кости, поэтому сведения о растительной пище крайне скудны. Изотопный анализ скелетных останков человека с одновременных поселений с территории Японии показал, что растительный компонент преобладает во внутренних районах, в то время как белковый — в прибрежных. Эти же исследования показывают, что основу пищевого рациона прибрежного населения составляли крупная рыба и морские животные, на втором месте были виды мелких рыб, а на третьем — моллюски и наземные животные. Вероятно, такая же структура питания была присуща и людям со стоянок бойсмановской культуры. Ряд отмеченных особенностей позволяет предположить, что изначально обитатели лагун придерживались принципа использования максимально разнообразных пищевых источников.
Смешанный океаническо-материковый тип питания был характерен и для мезо-неолитического населения побережий атлантического океана. Широко известные раковинные кучи в Дании являются ярким свидетельством использования в пищу беспозвоночных. Исследование изотопного и микроэлементного состава скелетных материалов с побережья Балтийского моря позволяет также проследить особенности питания этого древнего населения. Так, изотопный состав костной ткани пяти индивидов из мезолитических погребений Скатехолм указали на смешанный тип питания этой группы населения. Значение дельты для углерода 13С варьирует от -26,82, что соответствует использованию наземных пищевых источников до — 16,15, что определенно связывается с использованием морской пищи (Liden, 1995). Интересно отметить, что высокие вариации поз-воляют судить об индивидуальных различиях в структуре питания мезолитического населения. Обращает на себя внимание то, что два индивида с "морской диетой" располагаются в соседних могильных ямах. Случайность ли это или, возможно, следствие их какой-либо связи (родственной или по роду деятельности)?
Могильник Люммелунда (конец VII тыс. до н.э.) расположен на острове Готланд, но не на самом побережье. Изотопный состав указывает на то, что в рационе также присутствовала пища смешанного происхождения, но собственно морских продуктов было немного. Микроэлементный состав скелетов из этих двух мезолитических памятников ясно указывает на преобладание белковой пищи. У некоторых индивидов из Скатехолма обнаружено рекордно высокое содержание меди — около 100 ррт, что указывает на очень интенсивное употребление морских беспозвоночных. Концентрации цинка значительные, при колоссальной индивидуальной изменчивости, которая указывает на значительные индивидуальные вариации использования в пищу мяса и рыбы. Изотопный состав костной ткани двух индивидов из погребений мезолитического памятника Кунда на балтийском побережье Эстонии указывает на материковое (в основном) питание этих людей, что находит свое подтверждение и в палеозоологических материалах с этого памятника (Паавер, 1965). Кости тюленя занимают менее 1% всех других видов. Самые древние археологические свидетельства рыболовного промысла на территории современной Эстонии обнаружены на поселении Пулли раннемезолитического времени близ Пярну (Янитс, 1991). К.Л. Янитс также пишет о том, что заселение морского побережья на этой территории происходило в более позднее время — позднем мезолите-неолите. С этим процессом связано развитие рыбной ловли и промысла морского зверя (тюленя). На памятниках развитого и позднего неолита кости тюленей составляют от 72 до 91% всех остеологических материалов. На основании этих сведений можно судить о медленной, постепенной адаптации населения этой территории к пищевым морским ресурсам.
О своеобразии типа питания мезолитического населения побережья Атлантики пишут М. Ричарде и Р. Хеджес (Richards, Hedges, 1999). Авторы сопоставляют данные изотопного анализа, проведенного на материалах мезолитических памятников Европы и Америки. Использовались материалы из береговых могильников:
1. Оронсэй, Шотландия.
2. Тевьек, Бретань.
3. Необозначенные памятники побережья Португалии.
4. Необозначенные памятники с побережья Дании.
5. Многочисленные памятники западного побережья Великобритании.
Средняя величина дельты для изотопов углерода составляет -14,5, что свидетельствует о морской специализации этих людей. Причем, с уверенностью можно судить, о том, что именно рыба, а не морские хищники составляли основу их рациона. Авторы акцентируют внимание на том, что обитатели американских памятников с территории Ньюфаундленда (13С — 20,3), Британской Колумбии (13С -18,6), калифорнийского побережья (13С — 20,3), по сравнению с европейскими жителями, в большей мере использовали охоту на морских животных, а не рыбную ловлю или зоособирательство.
То, что морская пища (моллюски, морские животные) оказала чрезвычайно важное влияние на сознание древнейшего населения Европы можно заключить из свидетельств других источников. Например, в мезолитических погребениях Тевьек были обнаружены раковины брюхоногих моллюсков, причем один вид присутствовал только в мужских, а другой вид — только в женских погребениях (Cassen, 2000). Раковины моллюсков, безусловно, всегда привлекали человека своеобразием своих форм, а также радужным рисунком на поверхности перламутра. Универсальные символы радуги как связи двух миров (мира живых и мира мертвых), конвергентно появляющиеся в самых разных частях света и во все времена (вспомним русскую примету — увидеть радугу — не к добру (смерти)) заставляет думать о том, что перламутр раковин символизировал эту связь миров и мог обеспечивать благополучное пребывание в загробном мире (Элиаде, 2000).
Особая роль в европейской мифологии также отводится самому крупному морскому млекопитающему — киту. Его изображения появляются на неолитических памятниках атлантического побережья Европы (Cassen, 2000). Для того, чтобы проиллюстрировать важность места, занимаемого образом этого существа, напомню ветхозаветный сюжет о Левиафане и Ионе, три дня проведшем во чреве кита и воззвавшем из этой преисподней к Господу; итальянскую народную сказку о Пиннокио, который также был проглочен китом; Рыбу-кит из сказки Ершова "Конек-горбунок"; знаменитый роман Меллвила "Моби Дик", в котором огромный белый кит становится символом рока, судьбы, суровых и неизбежных испытаний человека. Добавлю, что при коронации французских сюзеренов, голова их окроплялась секретом спермацетовой железы кита, имеющим специфический запах и широко применяющимся в современной парфюмерии. Образ большой чудовищной рыбы в европейском и русском фольклоре тесно связан с символикой океана, соли.
Таким образом, приведенные данные о химическом составе костной ткани индивидов из мезолитических погребений Европы позволяют нам выделить два варианта пищевых моделей: ориентированный на материковую пищу и на ресурсы мелководных прибрежных акваторий.
К какому из этих двух тяготеет население северо-запада России. В настоящее время в этом регионе известны три могильника мезолитического времени (Попово, озеро Лача, Южный Олений остров, Онежское озеро; Минино-1, Кубенское озеро). К сожалению, комплексное исследование химического состава костной ткани индивидов из наиболее представительной антропологической серии южнооленеостровского могильника еще не проведено. Известны лишь данные о концентрации стронция (Jacobs, 1995). Этот элемент наиболее часто используется как маркер употребления в пищу растений. С другой стороны, как показали исследования костной ткани индивидов из различных природно-климатических зон, содержание этого элемента отражает местные геохимические особенности (Козловская, 1988).
Кеннетом Джейкобсом была предпринята попытка выделить различные по "богатству" погребения, что, по его мнению, должно отражать высоту социального положения погребенного (Jacobs, 1995). Автор провел корреляционный анализ с целью выяснения связей между "насыщенностью" погребения напутственными предметами и показателями физического развития индивида, состоянием его здоровья, типом питания. В качестве индикатора типа питания был выбран стронций. Полученные им результаты указывают на то, что "богатство" погребения и концентрация стронция связаны обратно пропорционально. Концентрации стронция, как правило, выше у женщин, что соответствует, вероятно, большему количеству растительной пищи в их рационе. В самых "богатых" погребениях оленеост-ровского могильника находятся индивиды с более низкими концентрациями стронция, то есть индивиды, употреблявшие меньшие количества растительной пищи. Такая связь ожидаема. Человек более высокого социального ранга питается более ценной и сытной пищей. Интересно, что показатели физического развития не показывают связи с "богатством" погребения. Из этого можно заключить, что различия в питании были не так велики, чтобы являться ограничивающим рост фактором у людей более низкого социального ранга.
Могильник Попово. В целом, можно судить о высокобелковой диете этого населения. Судя по стабильно низким концентрациям стронция, растительные продукты составляли незначительную часть питания этого населения. Также низкие концентрации меди указывают на практически полное отсутствие беспозвоночной фауны и пищи морского происхождения у исследованных индивидов. Высокие концентрации цинка дают основания предполагать, что эти индивиды питались, в основном, мясом наземных млекопитающих. Значения превышающие 150 ррт могут быть отнесены к разряду очень высоких и объясняться употреблением в пищу рыбы (вероятнее — пресноводной, хотя возможность проходной или морской также не исключается) (Козловская, 20046). Самые стабильные значения определены для стронция, поэтому есть основания считать, что эти индивиды в равной мере употребляли в пищу малое количество растений. По данным микроэлементного анализа, основное индивидуальное разнообразие рационов питания состояло в пропорциях употребления рыбы и мяса. В целом такая модель питания характерна для множества высокоширотных аборигенных популяций. Ускоренный обмен веществ коренных жителей севера требует высокой удельной доли животных белков. Низкая удельная доля растительной пищи объясняется не только насущными потребностями в большом количестве белков, но и малым количеством съедобных растений, длинным холодным сезоном, непригодным для вегетации. Таким образом, реконструируемый по данным микроэлементного анализа рацион людей соответствует ожидаемой модели питания северных охотников-собирателей.
Обитатели побережья озера Кубенское, судя по полученным результатам, придерживались несколько иного рациона питания. В целом, можно судить об умеренных концентрациях стронция, умеренно низких — меди и умеренно высоких и высоких концентрациях цинка. Во-первых, обращает на себя внимание высокая индивидуальная изменчивость по всем трем элементам. Это позволяет предполагать индивидуальное разнообразие по всем трем определяемым компонентам рациона: мясу и рыбе, беспозвоночным, растениям. К сожалению, среди обследованных погребенных — всего одна женщина, поэтому мы не можем составить мнения о тендерных различиях в питании. Женщина обнаружена в парном погребении и по концентрациям двух химических элементов (цинка и меди) демонстрирует сходство с мужчиной из этого же погребения. Модель питания, реконструируемая из полученных данных о концентрациях микроэлементов может быть названа смешанной, в которой присутствуют животный и растительный компоненты, а пища животного происхождения представлена мясом наземных млекопитающих, пресноводной рыбой и беспозвоночными (пресноводные моллюски, личинки насекомых и пр.)
Таким образом, сравнивая группы индивидов из этих двух памятников, мы наблюдаем две различные реконструктивные модели питания. Связаны ли эти различия с тем, что люди из Попово жили в более высоких широтах? Или эти различия вызваны культурными традициями? Сегодня ответить на этот вопрос однозначно не представляется возможным.
Итак, группы из могильника Минино-1 и Южный Олений остров имеют сходство большее, чем с группой из могильника Попово. Индивиды из мезолитических погребений Кунда, судя по значениям 13С близки трем упомянутым группам (Liden, 1995).
Таким образом, охотники-рыболовы-собиратели озерных побережий северо-запада Европейской части России не демонстрируют специализации к водным пищевым источникам, как жители мелководных побережий Тихого, Атлантического океанов. Такие аналогии могут быть связаны с некоторым культурным единством, а могут объясняться экологической целесообразностью. Как показали исследования большого числа мезо-неолитических групп Скандинавии, тип питания населения в большей мере диктуется локальными пищевыми источниками, а не культурной традицией (Liden, 1995).
Различия в структуре питания мужчин и женщин выявлены также при исследовании антрорпологических материалов из поздненеоли-тического могильника Сахтыш-lla. Для женской части палеопопуля-ции характерны более высокие концентрации цинка и относительно низкие — меди. В мужской части палеопопуляции наблюдаем противоположную тенденцию: более высокие концентрации меди и относительно пониженные — цинка (Козловская, 1996). Столь существенная разница в интенсивности накопления двух основных элементов-индикаторов питания костной тканью мужчин и женщин заставляет предполагать существенное различие в структуре рациона полов. Используя выше названные "векторы реконструкции" диеты древнего населения, восстанавливаем следующую гипотетическую схему:
Мужчины: белковый компонент рациона представлен рыбой, мясом наземных позвоночных, пресноводными моллюсками.
Женщины: белкотвый компонент рациона представлен, в основном, рыбой, и, в незначительных дозах мясом наземных позвоночных и моллюсками.
Что касается различий в употреблении растительной пищи мужчинами и женщинами, то тенденция стабильно больнее интенсивного накопления в стронция мужских скелетах настолько незначительна на фоне большой индивидуальной изменчивости, что судить о достоверности этих различий не представляется возможным. Видимо, каких-либо различий в употреблении растительной пищи мужчинами и женщинами не было.
Судя по тому, что переход к увеличению доли рыболовства осуществлялся, прежде всего, за счет женской части популяции, логично предполагать, что он мог быть вызван большей простотой и надежностью способа получения пищи. Возможно также рассматривать увеличение удельной доли рыболовства как хозяйственную предпосылку к большей оседлости.
Иные тенденции в поисках пищевых стратегий развивались среди обществ охотников-рыболовов-собирателей позднего каменного века, связанных с более открытыми ландшафтами светлого широколиственного леса, лесостепи, степи. Традиции использования широкого спектра пищевых источников были характерны для населения территории современной Украины еще в эпоху позднего палеолита. О широком использовании в пищу рыбы можно судить по находкам костей рыб и рыболовного инвентаря в слоях позднепалеолитических памятников Крыма, Поднестровья, Надпорожья и По-десенья, среди которых можно назвать Осокоровку, Новгород-Северскую стоянку, Чулатово, Молодово (Неприна, 1991).
С эпохи мезолита прослеживается традиция сбора речных, морских и сухопутных моллюсков (например, Игрень-8, Мурзак-Ко-ба). Раковины моллюсков в изобилии представлены на памятниках лисогубовской неолитической культуры в бассейнах Десны и Сейма (Неприна, 1976). В памятниках ямочно-гребенчатой неолитчес-кой общности (стоянка Гришевка, III тыс. до н.э.) встречаются крупные скопления раковин пресноводных моллюсков (Березанская, 1975).
Изучение изотопного состава скелетных материалов погребений из Запорожья эпох мезолита и неолита помогло воссоздать особенности пищевого рациона этого населения. Проведенный анализ показал, что структура питания людей из таких широко известных памятников как Дереивка, Мариевка, Васильевка, Ясиноватка достаточно походят друг на друга (Lille, Richards, 2000). Значения дельта 13С колеблются от -23,6 до — 21,7, что соответствует употребле-
нию в пищу растений и пресноводной рыбы. Заметный компонент охотничьей добычи отсутствует. Значения, полученные для изотопа азота (15М), также указывают на присутствие пресноводной рыбы в рационе. На протяжении мезолита — раннего неолита — неолита исследователи наблюдают некоторые тенденции в изменении структуры питания (Lille, 1996). На протяжении периода 10 000 — 4 000 лет в описываемых районах складывается своеобразная картина. Если мезолитическая структура питания этого населения вполне соотносима с таковой для населения северных лесов (охотничья добыча, рыба, моллюски, растения), то при переходе к неолиту увеличивается роль растительной пищи. Этот факт даже послужил поводом для казусных предположений К. Джейкобса о появлении земледелия в позднем мезолите Украины (Jacobs, 1994).
Интенсивное использование диких растений в пищу фиксируется также значительным стиранием жевательной поверхности зубов. Также исследователи фиксируют высокую частоту зубного камня (35-38% для мезолита и 47-87% — для неолита). Это наблюдение указывает на постоянное употребление вязкой пищи. Отсутствие кариеса не может быть непосредственно связано с тем или иным типом питания, однако, скорее всего, большое количество грубоволокнистой растительной пищи не способствует развитию кариесной бактериальной флоры.
Исследователями изотопного состава коллагена костной ткани мезо-неолитического населения днепровских порогов отмечен значительный половой диморфизм в частоте встречаемости зубного камня. У мужчин он встречается гораздо чаще (Lille, Richards, 2000). Это связывается исследователями с различной структурой питания полов. Предполагается, что пища мужчин в большей мере содержала протеины, чем пища женщин, причем более ярко выражены эти отличия у неолитического, а не мезолитического населения. Эмалевая гипоплазия для мезолитических памятников Василь-евка-3 и Васильевка-2 составляет соответственно 22 и 7% (без указания половых различий), а для неолитических варьирует от 10% (Осиповка) до 19% (Ясиноватка). Таким образом, величины частоты встречаемости этих маркеров стресса детства значительно ниже, частоты, наблюдаемой для поздненеолитических людей из Сахтыша, но выше, отмеченных для мезолитической группы из Минино-1. Краткая информация о типе питания мезо-неолитического населения более южных районов свидетельствует о несколько иной структуре питания, с большей ролью растительной пищи. Но и в структуре питания лесостепных охотников-рыболовов-собирателей белковый компонент остается ведущим.
Фундаментальные полевые и лабораторные исследования археологических памятников в Южной Мексике, проведенные в начале шестидесятых годов прошлого века в долине реки Техуакан, позволили составить представление об особенностях развития образа жизни охотников-собирателей степных и полупустынных ландшафтов Нового Света (Byers, 1967).
Анализ скелетных останков человека, зоологических и ботанических материалов, капролитов, изучение культурного слоя пяти пещер высокогорной долины этой реки составили мощную базу для реконструкции образа жизни коренного населения Мезоамерики в позднем каменном веке. Сам проект задумывался в связи с изучением начала земледелия в этих районах, однако богатейшая информация получена и относительно более раннего периода. В общей сложности, исследованиями охвачен период от 8500 лет до н.э. до 1500 г. н.э. Эти уникальные по масштабности исследования позволили восстановить структуру питания населения с присваивающим хозяйством, основные методы приготовления пищи.
Охотники-собиратели Техуакана охотились, в основном, на два вида - белохвостого оленя и кроликов (Flannery, 1967). Таким образом, универсальное пристрастие охотников к мясу травоядных млекопитающих обнаруживается и в этой ситуации. Доля мяса белохвостого оленя и кролика в диете были примерно одинаковыми на протяжении периода 6500 до н.э. — 1000 н.э. В более ранние эпохи мясо кролика составляло наибольшую удельную долю в охотничьей добыче. В поздний период, начиная со второго тыс. до н. э., охота на белохвостного оленя стремительно сокращается, а на кроликов оказывается на прежнем уровне. Рыба занимает ничтожно малое место в рационе этих людей, что связано с засушливостью местного климата. Растительная пища занимала не менее важное место в рационе этого населения. Несколько десятков видов съедобных растений, у которых употреблялись в пищу плоды, цветы, стебли, семена, листья было обнаружено при раскопках. Хотя наиболее ранние формы домашней кукурузы известны с 7000 до н.э., существенной частью в рационе питания культурные растения входят только около 3500 л. до н.э. До этого периода дикие растения и дикие животные примерно на паритетных основах формируют пищу этих охотников-собирателей. В период от 8 000 до 5 500 лет до н.э. мясо белохвостого оленя и кролика составляли менее половины пищи людей. В поздние периоды дикие растения преобладает в рационе питания. Следует отметить, что тенденции, обозначенные в позднем каменном веке, усиливаются во все последующие эпохи: население специализируется к вегетарианской пище, а белки животного происхождения занимают минимальное место в их питании. На ранних стадиях бытования тихуаканского населения, наиболее распространенной формой приготовления были запекание и поедание сырого продукта, позже более популярными становятся варение в воде и гриль. Таким образом, древние охотники-собиратели высокогорных районов Мезоамерики придерживались иных традиций в формировании пищевого разнообразия. Отличительной чертой этого населения можно назвать чрезвычайное разнообразие видов диких растений, которые они использовали в пищу, и не столь важное положение, которое занимала охота в жизни этих людей. Возможно эта древняя традиция и явилась причиной возникновения на территории Мексики мощных земледельческих государств, с чрезвычайно слабыми традициями животноводства и с практически полным отсутствием подвижных форм скотоводства.
Исследования химического состава скелетных материалов мезолитической Натуффийской культуры и пре-керамического Иерихона Леванта позволили составить некоторое представление о своеобразии типа питания охотников-собирателей Передней Азии 10 000 — 6000 тыс. лет тому назад. На поселениях Натуффийской культуры к PPNA стабильно присутствуют и преобладают кости газели. Только при переходе л PPNB наблюдается смена скелетных останков газели на другие виды, в том числе корову (Smith, Bar-Yosef, Sillen, 1984). Для мезолитического натуффийского населения отмечены величины Sr/Ca соотношения, отвечающие смешанной растительно-мясной пище, при переходе к неолиту (PPNB) наблюдается увеличение протеинового компонента в рационе питания. Частота встречаемости кариеса у натуффийцев была невелика. Средние популяционные частоты составляют 0,3-7,6%. Частота встречаемости эмалевой гипоплазии варьирует от 60 до 10%, а средняя частота cribra orbitalia по всем натуффийс-ким группам — 40% у взрослых и 50% у детей. Очевидно, что уровень жизни существенно отличался в различных популяциях и в мезолите. Поэтому судить в целом о населении Леванта достаточно сложно. Качество жизни натуффийцев было связано только с локальными особенностями группы.
Территории современных Ирака и Ирана — центральные для решения проблем происхождения производящего хозяйства. К сожалению, сведения, по которым мы можем судить о своеобразии этого населения, типе его питания крайне фрагментарны [Rathbun, 1984]. Определения Ca/Sr соотношения в скелетных тканях индивидов из неолитических памятников Гандж Дарех (5,03), Хаджи Фи-руз (6,7) дают основания предполагать, что рацион неолитического населения территории Ирана включал, в основном, мясо наземных млекопитающих, растения же были представлены в небольшом количестве. Также автор отмечает, что переход от присваивающего к производящему хозяйству не сопровождался на данной территории принципиальными изменениями структуры питания. Также предполагается, что мелкий рогатый скот в Загросе занимал более существенное место в ежедневном рационе, чем у жителей Леванта.
Сопоставление данных об особенностях питания мезолитического, неолитического населения различных природно-климатических зон указывает на существование известной связи между пищевыми традициями и местными пищевыми ресурсами. С другой стороны, высокая локальная изменчивость особенностей питания, показанная на памятниках Скандинавии, Прибалтики, Севера Европейской части России, дает основания предполагать существенное влияние культурных традиций уже в эти эпохи.
Сопоставления структуры и моделей питания древних обществ охотников-рыболов-собирателей и более поздних групп населения производящего хозяйства, позволяет судить о преемственности между ними. На основании этих наблюдений может быть сформулировано представление о глубокой древности пищевых традиций, восходящей к времени первобытности.
Так, например, сочетание растительной и животной пищи, присущее ранним формам производящего хозяйства Передней Азии, можно связать с широчайшим распространением этих так или иначе трансформированных традиций на огромных территориях Средиземноморья, потом — Европы. Варианты более стабильных и "замкнутых" территорий Южной и Мезоамерики, Юго-Восточной Азии, Китая и Японии связаны с иной первоначальной традицией сельского хозяйства, более ориентированной, во-первых, на растительную пищу, а, во вторых, на местные пищевые водные ресурсы (рыба, беспозвоночные).
1. Арутюнов С.А. 2001, Основные пищевые модели и их локальные варианты у народов Росии // Традиционная пища как выражение этнического самосознания. М.:Наука, 10-17
2. Березанская С.С. 1975, Неолитическая стоянка у хут. Гришевка на Средней Десне // СА, 1975, № 2, 32-43
3. Бутовская М.Л., Файнберг Л.А. 1993, У истоков человечества (поведенческие аспекты эволюции человека). М.: Наука, 249
4. Йонеда М., Кузьмин Я.В., Морита М., Попов А.Н., Чикишева ТА. и др. 1998, Реконструкция палеодиеты по стабильным изотопам углерода и азота в коллагене костей из неолитического могтльника Бойс-мана-2 (Приморье) // Гуманитарные науки в Сибири, 3-13
5. Козловская М.В. 1988, Факторы изменчивости состава минеральной части костной ткани (по остеологическим данным) // Вопр. Ант-ропол., вып. 80, 86-96
6. Козловская М.В. 1996, Экология древних племен лесной полосы Восточной Европы. М: РГНФ, 243
7. Козловская М.В. 20046, Питание мезолитического населения севера европейской части России: природные предпосылки и культурные традиции // Проблемы антропрологии Северной Евразии, в печати
8. Козловская М.В., 2004а.Изучение питания в верхнем палеолите: вопросы культурной и социальной адаптации // Археология каменного века, в печати
9. Кузьмин Я.В., Алкин С.В., Оно А., и др. 1998, Радиоуглеродная хронология древних культур Северо-Восточной Азии. Владивосток, Тихоокеанский институт географии, 127
10. Неприна В.И.1991, Рыболовство в мезолите-неолите Украины СССР // Рыболовство и моской промысел в эпоху мезолита — раннего металла. Л.: Наука, 109-115
11. Ошибкина С.В. 1992, Искусство эпохи мезолита //Искусство каменного века. М.: Наука, 7-40
12. Паавер К. 1965, Формирование териофауны и изменчивость млекопитающих Прибалтики в голоцене. Тарту, 117
13. Попов А.Н.,Чикишева Т.Д., Шпакова Е.Г. 1997, Бойсманская археологическая культура Южного Приморья. — Новосибирск: Институт археологии и этнографии СО РАН, 95
14. Раков В.А., Вострецов Ю.Е.,1998, Морское собирательство//Первые рыболовы в заливе Петра Великого. Природа и древний человек в бухте Бойсмана. — Владивосток.: ДВО РАН Институт истории, археологии, и этнографии народов Дальнего Востока, 241
15. Соффер О.А. 1997, Динамика ландшафтов и социальная география позднего плейстоцена: сравнение Кловиса и Костенок //Человек заселяет планету Земля. Глобальное расселение гоминид. Под ред. А.А. Величко и О.А. Соффер, М., 116-126
16. Фоули Р. 1990, Еще один неповторимый вид. М., Наука, 367 с.
17. Элиаде М. 2000, Миф о вечном возвращении. М.: Ладомир, 415
18. Янитс К.Л. 1991, Рыболовство и морской промысел на территории Эстонии СССР // Рыболовство и морской промысел в эпоху мезолита — раннего металла. Л.: Наука, 25-38
19. Angel J.L. 1984, Health as a crucial factor in the changes from hunting to developed farming in the Mediterrean^Paleopathology at the Origin of Agriculrure. Cohen M. N.. Armelagos C. S. eds., London, Orlando, Academic Press, 1984, 51-74
20. Boesh C., Boesh H. 1984, Possible causes of sex differences on the use of natural hammers with wild chimpanzee // J. Hum. Evol., v. 13, 415-440
21. Boesh C., Boesh H. 1989, Hunting behavior of wild chimpanzees in the Tai national park // Amer. J. Phys. Anthrop., v. 78, 547-573
22. Brantingham P.J. 1998, Hominid-carnivore coevolution and invasion of the predatory guild // J. Anthrop. Archaeol., 17, 327-353
23. Butovskaya M.L 2000, The evolution of human behavior: the relationship between the biological and the social// Anthropologie, XXXVI-II/2, 169-180
24. Byers D.S.(ed.) 1967, The prehistory of the Tehuacan valley. Environment and subsistences.University of Texas Press, 331 p.
25. Cassen S. Elemments d'architecture. 2000.Association des Publications Chauvinoises, 814 p.
26. Eisenberg J. 1981, The mammalian radiations: an analysis of trends and the evolutionary process. N-Y, Columbia Univ. Press, 312
27. Flannery K.V. 1967, The vertebrate fauna and hunting patterns // The prehistory of the Tehuacan valley. Environment and subsistences. 1967. By Byers D.S. ed. Andover, University of Texas Press, 132-177
28. Goodal J. Bandora A., Bergmann S., Busse C., Matama H., Mpongo E., Pierce A., Riss D. 1979, The grate apes . Menlo Park, 13-53
29. Jacobs K. 1994, Replay to Anthony "On subsincence change at the Mesolithic-Neolithic transition//Cun
30. Jacobs K.1995, Returning to Oleni' ostrov: social, economic and
skeletal dimensions of a boreal forest mesolithic cemetery//J. of Anthrop. Arch., 14, 359-403
31. Jolly C. 1970, The seed-eaters: a new model of hominid differenci-ation based on baboon anatomy // Man, 5, 5-26
32. Liden K. 1995, Prehistoric diet transition. Stockholm University, 139
33. Lille M.C. 1996, Mesolithic and Neolithic population of Ukraine: Indications of diet from dental pathology/^Current Anthropology, v.37,N.1, 135-142
34. Lille M.C., Richards M. 2000, Stable isotope analysis and dental evidence of diet at the mesolithic-neolithic transition in Ukraine // J. of Arch. Sci., N 27, 965-972
35. Mc.Grew W. C. 1989, Why is ape tool use so confusing? // Comparative socioecology: the behavioral ecology of humans and other mammals. Spec. Publ. Brit. Ecol. Soc. n. 8, 457-472
36. Mc.Grew W. C., Roger M.E. 1983, Chimpanzees, tools and termites: New record from Gabon // Amer. J. Primatol., v. 5, 171-174
37. Rathbun T.A. 1984, Skeletal pathology from the Paleoilithic through the Matal Ages in Iran and Iraq//Paleopathology at the origins of agriculture. - eds. by M.N. Cohen, G.J. Armelagos. Orlando: Academic Press, 137-168
38. Richards M.P., Hedges R.E.M. 1999, Stable isotope evidence for similarities in the types of marine food used by late Mesolithic humans at sites along the Atlantic coast of Europe//J.of Arch. Sci., 26, 717-722.
39. Sillen A. 1992, Strontium-calcium ratios of Australopithecus robustus and associated fauna from Swatkrans // J. Hum. Evol., 23, 495- 516
40. Smith P., Bar-Yosef O., Sillen A. 1984, Archaeological and skeletal evidence for dietary change during the Late Pleistocene/ Early Holocene in the Levant // Paleopathology at the origin of agriculture. Eds. by M.N. Cohen, G.J. Armelagos, - Orlando: Academic Press, 104-136
41. Sponheimer M. 2002, What we really know about the early hominid diet? //AJPA. V. 34, 145
42. Teleki G. 1974, Chimpanzee subsistence technology: materials and skill // J. Hum. Evol. v. 3, 575- 594
43. Walker A.C. 1981, Dietary hypothesis and human evolution // Philisoph. Transaction of the Royal Society., London, B292, 47-64
44. Wrangham R.W., Jones J.H., Laden G., Pilbeam D., Conkin-Brittan N-L. 1999, The Raw and Stolen. Cooking and ecology of human origin // Cur. Anthrop., 40/5, 567-577