Проблемы Эволюции

(Выступление на заседании памяти С.В.Мейена в редакции журнала "Знание - сила" (февраль 1995 г.)

Мне трудно определить жанр этого выступления. Наиболее уместно, пожалуй, именно слово "размышления"; во всяком случае, это не научный, науковедческий или методологический доклад, поскольку речь идёт об откровенно субъективном взгляде, основывающемся прежде всего на персональном опыте и персональных склонностях. Вместе с тем, это не мемориальное выступление, в котором такой личный момент был бы уместен. Хотя на мое отношение к палеонтологическим проблемам сильно повлияли и прямое общение с Сергеем Викторовичем [Мейеном -ред.] и чтение его работ, мне трудно безоговорочно причислить себя к его ученикам или последователям - как, впрочем, и к оппонентам. Просто и личный опыт, и склонности у меня во многом иные. Я пришел в палеонтологию из биологии и гораздо хуже знаком с её геологическими аспектами, никогда профессионально не занимался, например, стратиграфией, а в биологической сфере функциональные и экологические подходы давно стали мне гораздо ближе, чем, скажем, морфологические. Пожалуй, субъективный жанр моего выступления ближе всего к эссе, что, как известно, не слишком принято в науке. Мне, однако, кажется, что некоторое обоснование такому жанру даёт выдвинутый С. В. [Мейеном - ред.] принцип сочувствия. Соблюдение этого принципа требует рефлексии субъективных исследовательских позиций, в том числе и своей собственной.
      В случае палеонтологии исследовательские позиции могут различаться очень сильно из-за её двойственной природы. Утверждение о тесной связи палеонтологии одновременно и с геологией, и с биологией, давно стало тривиальным и обычно воспринимается как общее место, не вызывающее никакой дальнейшей работы сознания. Между тем, анализ общих мест иногда дает небезынтересные результаты.
      Что означает это "двойное подчинение" палеонтологии? Речь идёт о том, что внутри сферы естественнонаучного знания существуют некоторые сильно структурированные и достаточно целостные научные системы. По способу обращения с материалом и его интерпретации они заметно отличаются друг от друга, а потому не могут плавно переходить друг в друга и оказываются дискретными. Для каждой из этих систем существуют некоторые пределы той исследовательской области, которую она способна успешно осваивать средствами своего понятийного аппарата, своих приёмов исследования, своего языка и т. д. Палеонтология находит себе место именно в зоне контакта двух таких систем, где каждая из них приближается к границе своих возможностей. Поэтому с точки зрения основного массива знаний и основных задач как геологии, так и биологии она выглядит как периферия соответствующей научной Ойкумены. В экологических терминах такая пограничная зона соответствует экотону между двумя сообществами. По сравнению с большинством других областей науки, находящихся в подобных же "экотонах", палеонтология имеет весьма продолжительную историю достаточно интенсивного развития, но всё ещё сохраняет своё прежнее отношение к обеим смежным системам. Поэтому палеонтология может быть интересной как модель "экотонных" наук и, шире, "экотонных" областей человеческой деятельности вообще, число которых по мере роста специализации этой деятельности всё увеличивается.
      Другая, хотя во многом и связанная с "экотонностью" сторона дела - специфические особенности палеонтологии. Науки не просто различаются методическими подходами и языком. Если вновь прибегнуть к экологической терминологии, различные науки как системы адаптированы к освоению различных ресурсов внутри единой сферы научного знания. Эти-то адаптации и придают каждой науке собственное уникальное сочетание черт, собственное лицо, хотя для человека эти лица могут казаться едва различимыми, как монголоидные для непривычного европейца или европейские - для китайца. Тем не менее, существует довольно устойчивый набор требований к науке, слоившийся в нашем столетии. С.В.Чебанов насчитал около двух десятков таких требовали не считая выдвигающихся лишь изредка. За эталон при этом обычно принимается, физика. Существование такой "монотипической" концепции науки сильно влияет и на подготовку ученых, и на междисциплинарное общение, и на отношение к различным наукам со стороны неспециалистов. Между тем, нефизические науки неизбежно в той или иной степени отклоняются от физикалистского стандарта из-за адаптации к иным ресурсам, и попытка вогнать их в него - занятие, достойное Прокруста. Обсуждение индивидуальных адаптации отдельных наук к их предметным областям может способствовать смягчению излишней жёсткости стандартов и облегчению межнаучной коммуникации (в конечном счёте - формированию метанауки), а также совершенствованию приёмов преподавания. Однако, каждый профессионал неминуемо смотрит на вещи не только изнутри собственной науки, но и изнутри собственной личности, так что возникает двойная субъективность оценки -- профессиональная и личная. Собственно, эта ситуация и порождает необходимость обращения к принципу сочувствия - необходимость не этическую, а методологическую.
      Если признать релятивистский характер научных позиций, то периферийное положение палеонтологии, хотя и выглядит естественным изнутри структуры геологии и биологии как конкретных наук, парадоксально с точки зрения потенциального объема поля исследования. Совершенно очевидно, что современные организмы составляют лишь малую часть всей совокупности когда-либо существовавших на Земле видов. Хотя большинство этих видов никогда не будет нами обнаружено в форме ископаемых остатков, всё же усилия, предпринимаемые для изучения современной, "надводной" части этого биологического айсберга непропорционально велики по сравнению с прикладываемыми к познанию его основной, "подводной" части. Это явно объясняется своего рода эффектом перспективы: современность занимает в наших глазах куда больше места, чем уходящее в неразличимую даль прошлое. Отсюда легко видеть, что при прокламируемом объективизме структура науки на деле отчётливо антропоцентрична. Привилегированное положение неонтологии в биологии вполне аналогично, например, привилегированному положению комплекса антропологических (в широком смысле слова) наук внутри самой неонтологии. Отмечу, что в данном случае слово "антропоцентризм" не несёт никакой оценочной окраски: речь идёт просто о констатации факта. Ориентация науки, созданной человеком, на человека вполне естественна и понятна, но надлежит отдавать себе отчёт в том, что эта система отсчёта отнюдь не является единственной. Человек - не только человек, но и, например, живое существо, что позволяет ему (хотя бы в принципе) перейти от антропоцентрической системы отсчёта к более широкой, биоцентрической; в этом случае правомерность привилегированного положения неонтологии становится гораздо менее очевидной.
      В геологии периферийный статус палеонтологии выражен, может быть, не так резко, как в биологии, но и оправдать его труднее. Огромная геологическая и географическая роль живого осознавалась многими натуралистами достаточно рано, а со времён В.И. Вернадского это положение превратилось в твёрдо установленное эмпирическое обобщение. Фактически геологи, используя актуалистические модели тех или иных процессов, всегда учитывают в них биогенные геологические факторы, даже если не апеллируют к ним напрямую. То, что в прошлом эти факторы могли действовать иначе, учитывается далеко не всегда и всегда вызывает определённые затруднения. Но Действительно серьёзные трудности возникают тогда, когда геология сталкивается с необходимостью избавиться от биогенной компоненты - например, при обращении к  глубокому докембрию. Построения становятся всё более и более гипотетичными по мере того, как приходится обращаться к моделям со всё меньшим участием биологических компонентов. Становится всё более ясно, что Земля как одна из планет земного типа и Земля как обитаемая планета - очень различные объекты. С этим связано появление концепции Геи Дж. Лавлока, когда Гея (в отличие от Земли как планеты) рассматривается как единая живая система. О "физиологии" Земли говорили многие авторы и значительно раньше Лавлока. Фактически логическое развитие этих идей направлено на значительное расширение области биологии, в пределе с фактическим включением в неё географии и геологии (понятно, что наука о Гее как живом объекте по существу окажется составной частью биологии, даже если и сохранит имя геологии).
      Надо отметить одну принципиальную трудность, которая возникает на этом пути. Земля в настоящее время - единственная известная нам обитаемая планета, и ситуация эта если и изменится, то, вероятно, очень нескоро. Однако, наука в принципе не умеет работать с уникальными объектами, когда невозможно выделить инварианты поведения систем определённого типа. Строго говоря, научным образом можно установить некоторые общесистемные и общепланетологичекие закономерности, но особенности таксона обитаемых планет почти не поддаются научной интерпретации. Можно описать особенности Геи, но не характеристики обитаемых планет вообще; чрезвычайно трудно "вынести за скобки" влияние особенностей конкретного земного типа жизни. Возможно, что знание о Гее должно стоять уже за рамками собственно науки как способа познания; и, во всяком случае, физикалистские научные стандарты к нему совершенно неприложимы.
      Но вернемся к "экотонной" природе палеонтологии. Из экологии известно, что судьба экотонных группировок может быть различной. Оптимальной в условиях экото-нов является высоко лабильная, так называемая эксплерентная экологическая стратегия. Обитатели экотонов сохраняют по большинству характеристик весьма низкую степень специализации, способны легко переключаться при необходимости с одного ресурса (или с одного способа использования ресурса) на другой, а по зазорам в экологической структуре окружающих сообществ могут успешно в них проникать. При этом происходит отток некоторой их части в эти сообщества, в которые они в конечном счете полностью инкорпорируются. Экотон как менее целостная структура может быть (по крайней мере, в пределе) полностью поглощён окружающими сообществами. Наконец, в самой экотонной группировке проявляется тенденция к самоорганизации, потенциально способная при расширении экотонного пространства превратить её в самостоятельное высоко структурированное сообщество.
      Все эти тенденции находят аналогии и в судьбе "экотонных" наук, в том числе палеонтологии. Палеонтология всё ещё сохраняет своё "двойное подчинение" и соответствующую ориентацию на обе соседние "великие научные державы". При этом отдельные возникающие внутри неё направления обычно преимущественно ориентированы либо на геологию, либо на биологию, и в конечном счёте ими поглощаются. Так, палинология в значительной мере превратилась из раздела палеоботаники в стандартный метод стратиграфии, а построение временных рядов форм - в чисто биологическую филогенетику. Надо сказать, что инвазии в основной корпус науки нередко на первых порах воспринимаются ею болезненно - недаром палеонтологи так часто выступают в роли еретиков и в геологии, и в биологии. Впоследствии, однако, палеонтологические "ксенолиты" в той или иной степени ассимилируются и включаются в научный канон. Если когда-либо область биологии расширится на геологию, при этом, разумеется, ею будет полностью поглощён и палеонтологический "экотон". Но самая интересная сторона дела - тенденция к самоструктурированию, выделение палеонтологического знания как более или менее самостоятельного и обладающего весьма выраженной спецификой и "лица необщим выраженьем".
      Одной из самых очевидных особенностей палеонтологии, если сравнивать её с физикалистским стандартом, оказывается историзм. В палеонтологической системе счета необратимость вектора времени задана чрезвычайно жёстко. Это происходит потому, что прошлое частично фиксируется в органических структурах (что, собственно, означает, что изучаемые системы обладают историей). Соответственно и адаптированная к их изучению научная система ориентирована в большей мере на генезис, чем на наличное бытие, в большей мере на процессуальность, чем на оформленность, в большей мере на преемственную связь состояний, чем на их дискретность. Свой историзм палеонтология заимствовала из геологии, где была установлена зависимость между пространственными отношениями осадков и их относительным возрастом. Перенос такой интерпретации в палеонтологии привёл к резкому росту массива фактов, доступных для исторических интерпретаций, поскольку в более сложных биологических структурах история фиксируется несравненно полнее и детальнее, чем в неорганических. Через палеонтологию историзм проник и в биологию. Палеонтология сыграла здесь, таким образом, роль важного посредника в межнаучной коммуникации. Сейчас уже трудно представить себе биологию без эксплицирования исторической компоненты.
      Эта экспансия историзма вступает в известное противоречие с общим антропоцентризмом науки, которое преодолевается через осознание историчности человека, его преемственности по отношению к природе. Именно это, вероятно, стало в свое время основной причиной резкой реакции христианской церкви на дарвинизм. В христианстве, как и вообще в религиях иудейского корня, сохранилось ветхозаветное представление об отдельном сотворении человека, о его резкой выделенности из прочего мира - представление, абсолютно чуждое, скажем, индуизму или буддизму. Я сказал бы, что палеонтологический опыт способствует развитию скорее буддийского, чем христианского взгляда на место человека в мире - но это, разумеется, чисто субъективное восприятие. Несомненно, христианство потенциально не исключает осознания единства жизни - достаточно вспомнить св. Франциска Ассизского или А. Швейцера; но в господствующую христианскую систему мировоззрения такое осознание пока не вошло.
      Акцент на процессуальность возможен и в других науках - например, в различных областях физики, изучающих динамику. Однако, в физике динамические процессы обычно в той или иной мере наблюдаемы и доступны для экспериментального исследования. Палеонтологическая динамика принципиально ненаблюдаема в доступном человеку временном масштабе и делается доступной для изучения только в форме той или иной модели. Отсюда неизбежная ориентация на исторические реконструкции. Сам метод исторических реконструкций был с блеском разобран СВ. [Мейеном -ред.] в нескольких работах, и к этому разбору мне нечего добавить по существу.
      Чрезвычайно специфичен и тот эмпирический материал, который служит основой для палеонтологических исследований. Именно по пути адаптации к этой специфике и идёт структуризация палеонтологии как особой дисциплины. Собственно говоря, специфическим предметом изучения палеонтологии является не биота прошлого: изучение этой биоты как биоты - биологическая задача, и с этой точки зрения палеонтология - всего лишь ретроспективная биология, здесь нет достаточной основы для выделения. На самостоятельность палеонтология может претендовать постольку, поскольку она изучает не жизнь прошлого, а летопись этой жизни. Этот объект принципиально дуален: это биологические события, но зафиксированные в геологической форме. Термин "палеонтологическая летопись", разумеется, метафора, но на редкость точная. Палеонтологические свидетельства действительно можно воспринимать как своего рода текст, повествующий о событиях прошлого - где-то добросовестный, где-то искажённый, где-то тёмный, а во многих местах попорченный или утраченный. Соответственно и обращаться с ними можно во многом так же, как с текстом. Мы вправе рассматривать их как в знаковом, семиотическом, так и в смысловом, семантическом аспекте. Мы можем подойти к этому документу позитивистски: объективно описать наблюдаемые особенности, охарактеризовать найденные остатки или их комплексы сами по себе. Это соответствует техническому описанию рукописи: формат, бумага, водяные знаки, шрифт, типы знаков, частота знаков, частота их сочетаний. При таком подходе вполне достаточным оказывается выделение, скажем, морфотаксонов, так называемых палеопопуляций, палеобиоценозов или палеосукцессий без оглядки на то, в какой мере они соответствуют таксонам, популяциям, биоценозам или сукцессиям в биологическом смысле. Вопрос об исправлении испорченных или интерпретации тёмных мест, конъектурах, комментарии здесь просто не возникают, а вместо перевода даётся даже не подстрочник, а транслитерация. Это абсолютно необходимый этап работы, но более интересной задачей мне кажется проникновение во внутренний смысл летописи, герменевтика её текста, а также её перевод на язык биологии. Напомню, что Хайдеггер полагал, что критика текстов является основой всякого историко-гуманитарного исследования, занимая в изучении истории место естественнонаучного эксперимента. В этом отношении палеонтология приближается, таким образом, к гуманитарному знанию.
      Наиболее развитой в настоящее время собственно палеонтологической областью является, пожалуй, тафономия - наука о закономерностях захоронения и сохранения органических остатков, хотя некоторые другие области возникли значительно раньше (реконструктивная морфология, например, восходит к Кювье).
      В связи с палеонтологией как наукой о летописи надо отметить ещё особую ситуацию с оценкой достоверности данных. В палеонтологии, как во всякой науке, применимы стандартные статистические методы. Но следует осознавать, что этими методами можно оценить лишь достоверность различий между разными сообщениями летописи - её "строками", "абзацами", "главами". Они ничего не могут нам сказать о достоверности самих сообщений. Статистика показывает, что изучаемые выборки ископаемых различаются; но её методами невозможно выяснить, чем обусловлены эти различия - различиями исходных биологических совокупностей, различиями тафономической природы или сочетанием тех и других. Соответственно тафономия занимает в собственно палеонтологии центральное положение (хотя далеко не всякий палеонтолог с этим согласится - чаще тафономию воспринимают как полезную, но чисто служебную дисциплину). Собственно говоря, без тафономической коррекции данных палеонтология рассыпается, превращаясь в коллекцию разрозненных свидетельств о прошлом, интерпретация которых по существу невозможна из-за их вероятной несравнимости. Можно сказать, что науки в палеонтологии содержится столько, сколько в ней тафономии - это если и преувеличение, то небольшое.
      Наконец, едва ли не важнейшим аспектом специфики палеонтологии мне кажется невозможность в ней обычного естественнонаучного эксперимента. Точнее, он возможен лишь в очень ограниченных областях, имеющих чисто вспомогательное значение - таких как актуапалеонтология. Между тем, в новое время экспериментальный метод стал основой естественных наук. Это придаёт новой европейской науке активный характер - познание происходит через сознательно спланированную манипуляцию материалом. Объект подвергается некоторым воздействиям в контролируемых условиях, которые должны исключить влияние других факторов, чтобы получить ответ на заранее сформулированный вопрос о справедливости некоторой гипотезы. Однако, палеонтологическая летопись нам дана, и манипулировать ею невозможно. Можно, конечно, рассматривать доступную нам палеонтологическую летопись как своего рода журнал стихийно поставленных природных экспериментов. Такой подход имеет полное право на существование, но не снимает важного ограничения - неконтролируемости условий этих экспериментов и, следовательно, неоднозначности интерпретации их результатов. Такой журнал экспериментов легко подвергнуть сомнению, а исследователь сохраняет по отношению к данным, которыми он располагает, позицию пассивного наблюдателя а не активного экспериментатора. Выход здесь один - переместить область активности. При невозможности манипулировать материалом можно манипулировать собственным подходом к нему. Вместо того, чтобы задаться вопросом, как надо воздействовать на объект, чтобы получить ответ на заранее сформулированный вопрос, следует решить, на какой вопрос можно получить ответ из доступного материала. Успех исследователя зависит в таком случае не от его изобретательности и технической изощрённости, а от способности следовать за материалом. Здесь мне опять кажется что палеонтологии хорошо соответствует буддийское - точнее, дзен-буддийское - мировоззрение: следует вести себя в соответствии с законами мира, лежащими вне нас.