Гёте и Линней: две типологии

Васильева Л. Н.

Электронная публикация

Биолого-почвенный институт ДВО РАН, Владивосток

Существование двух типологий - классификационной (Линнея) и организменной (Гёте) - продолжает линию раскола, проходящую через биологическую систематику и возникшую в результате дифференциации эссенциализма Аристотеля на классификационный и организменный. Классификационный эссенциализм находится целиком в русле родо-видовой типологии, разработанной в учении об идеях Платона, и выражается в иерархии Линнея. К сожалению, принципы построения этой иерархии не были достаточно четко сформулированы и использовались почти интуитивно, что приводило к созданию во многом искусственной системы, хотя и содержащей естественные элементы (виды, роды и т. п.). Кроме того, несмотря на тот факт, что иерархия Линнея соответствует (или должна соответствовать) порядку появления отличий в ходе эволюционной дифференциации биоты, и при этом определенные совокупности признаков ("сущности" естественных групп) на разных уровнях сохраняют общее происхождение представителей таксонов, отношение биологов к возможности построить естественную систему лишь при рассмотрении отличающих признаков всегда было скептическим. Типология Гёте представляет яркий пример сопротивления "типологии различий" и основана на организмоцентризме, однако почти все его попытки передать свое видение "первообраза" или "типического" через образ живого существа приводят к моделям, не имеющим значения для биологии. Единственный из его типов - архетип - имеет смысл в качестве прогностического ряда элементов, наблюдаемых у родственных организмов какой-то группы. Этот повторяющийся в разных таксонах внутренний полиморфизм (тип Гёте) не может, разумеется, определять эти таксоны, и определение остается за другой совокупностью свойств (тип Линнея). Оба типа в качестве разных совокупностей свойств обычно наблюдаются в одном и том же таксоне, и поэтому типология Гёте не может использоваться в качестве классификационной альтернативы типологии Линнея.

Вариации на тему “иерархия Линнея” уже звучали в двух предшествующих статьях (Васильева, 2003а,б), но у автора нет уверенности, что ему удалось показать все великое значение этой иерархии. Представляя собой практическое применение типологии, или классификационного эссенциализма (Mayr, 1969; Stafleu, 1971), к построению системы живых организмов, вклад Линнея в систематику воспринимается только как “чистая номенклатура органических существ” (Свасьян, 2001, с. 123), как “бессилие ума”, не способного “даже поставить проблему специфики органического”, как бесплодное “блошиное перескакивание с рода на вид и с вида на род”, а создателем типологии представлен Гёте, причем именно как антитеза Линнею: “Система Линнея, изучаемая им ежедневно, и ежедневный личный опыт наблюдения растительного мира медленно вызревали в нем антиномией” (там же, с. 137).

Здесь вопрос частично упирается в понятие типа, хотя не менее важную роль играет перспектива рассмотрения природы. Претензии самого Гёте к Линнею мы еще рассмотрим, но начать хотелось бы с более общей картины “Философского мировоззрения Гёте” (Свасьян, 2001), в которой Гёте противопоставлен не только Линнею: вся история западной философии обрисована как “крестный ход на Голгофу”, и один лишь Гёте участвует в мистерии воскресения (там же, с. 85). Даже странно, что он назван учеником Платона, “зрящим идеи”, поскольку находится в оппозиции к “отвлеченному интеллектуализму”, как раз и начавшегося, по мнению Свасьяна, с “методического различения идеи и опыта” у Платона.

Настоящим учеником и духовным наследником Платона является Линней, но если он рассматривается как антипод Гёте, то можно ли зачислить в ученики обоих? По-видимому, можно, судя по интерпретациям Свасьяна, и не только потому, что Гёте иногда называл свой тип идеей и видел ее. Главное состоит в том, что почти всё сказанное Свасьяном о типе, предложенном в учении Гёте, можно с еще большим правом применить к идеям Платона. Свасьян не провел таких аналогий, поскольку интерпретировал “идеи” Платона как “мысли”, что совсем не соответствует реальному их смыслу. “Идеи” Платона есть отличия вещей (ср. Лосев, Тахо-Годи, 1993, с. 424; Флоренский, 1999, с. 126-127), они целиком находятся в сфере чувственного мира, и поэтому методическое различение “идеи и опыта” проводится в ином ракурсе.

Разумеется, не всякие отличия можно назвать идеями в смысле Платона, речь идет о видо- и родообразующих отличиях: “При произнесении слова платонизм у всякого на первом месте возникает ассоциация: ...“учение об идеях”. Дело идет о р о д а х и в и д а х, как выражались философы древние, ... об universalia, как нашли удобным именовать тот же предмет мысли схоластики западные...” (Флоренский, 1999, с. 71, курсив и разрядка в оригинале), хотя дело, конечно, идет не только о родах и видах, но об универсалиях групп любого ранга, составляющих иерархию идей. При этом отличающие признаки видового или родового уровня в качестве своеобразной целостности воплощаются в многообразии состояний, определяющих конкретные виды и роды, и, таким образом, идея каждого уровня - “иерархический тип” (Vasilyeva, 1999; Васильева, 2003а) - представляет собой единое во многом (ср. “‘единство во множестве’, как определяет Платон идею”; Флоренский, 1999, с. 74). В этих самых общих рамках характеристика учения Гёте исключительно напоминает учение об идеях: “Тут, в сущности, идет речь о древнейшей философской проблеме единства в многообразии...” (Свасьян, 2001, с. 138, курсив мой - Л. В.).

Интересно сравнить высказывание Гёте (1957, с. 392, курсив мой – Л. В.) о диалектике как развитии “духа противоречия, который дан человеку, чтобы он учился познавать различие вещей” и описание диалектики у Платона как умения “различать одну идею, повсюду пронизывающую многое” (Софист 253d-е). К идеям вполне подходит высказывание Свасьяна (2001, с. 146, курсив в оригинале) о том, что тип Гёте “есть... сама диалектика природы...”, поскольку идея любого уровня диалектически есть единство антиномичных состояний дискримирующих признаков. Здесь вспоминается антиномическая природа мышления Платона (Флоренский, 1990, с. 156) и учение Гёте об универсальной антиномике, о координации “плюса и минуса”, которые “оба требуют равных прав” (Свасьян, 2001, с. 46, курсив в оригинале). Уже отмечалось это равноправие как равноранговость таксонов, характеризующихся состояниями одних и тех же отличающих признаков (Васильева, 2003а).

Замечательно подмечено, что “тип и есть универсалия: ‘животность’ в животном, ‘человечность’ в человеке” (Свасьян, 2001, с. 149, курсив мой - Л. В.), хотя обсуждение здесь выскальзывает из иерархии природных универсалий в область абстрактного “человека вообще”. При устремленности к “вещи вообще” проблема типа как проблема общего и единичного (там же, с. 147) абсолютно неразрешима: необходимо рассматривать мир отношений между вещами в довольно своеобразной диалектике признаков. Во-первых, определенная совокупность признаковых состояний есть общее для членов вида или рода и в то же время единичная идея данного вида или рода [по Гёте (1957, с. 391): “Что такое всеобщее? Единичный случай”], а во-вторых, совокупность самих признаков (иерархический тип) в многообразии состояний есть “общее” (целое) для единичных своих воплощений, для типов многих конкретных видов и родов [по Гёте (там же): “Что такое частное? Многие случаи”].

Упомянутые выше выражения “животность в животном” и “человечность в человеке”, хотя и взятые в кавычки, как-то напоминают искажение платоновых идей в древнегреческой философской школе киников, признававших “существование конкретной лошади, но не ‘лошадности’, тогда как для платоников ‘лошадность’ реальнее конкретной лошади” (Красилов, 1997, с. 73). При этом употребление смешного термина “лошадность” вместо признаков, отличающих род лошадей от других родов семейства, сочеталось с указанием на якобы большую реальность “лошадности” по сравнению с конкретной лошадью, хотя “идеи” и конкретные объекты одинаково реальны. Эта одинаковая реальность не мешает традиционному выделению чувственных идей (доступных чувствам разноуровневых отличий вещей) в особую сферу “идеального”, так как бытие идей все же отличается от бытия отдельных вещей. Оно отличается большей длительностью, даже определенной “вневременностью”, и “внепространственностью”: для быстро умирающей отдельной особи, принадлежащей к виду и роду, идеи этого вида и рода являются “вечными” (хотя появляются и исчезают во времени). Знаменитые схоластические споры о том, как существуют идеи (универсалии) - до вещей, в вещах, или после вещей как понятия о них (Свасьян, 2001, с. 151) совершенно не учитывали смысла идей как видовых и родовых отличий. Поэтому наиболее простое решение даже не было предложено: идеи вида и рода могут одновременно существовать до рождения отдельной особи (“вещи”), в ней, пока она живет, определяя принадлежность к виду и роду, и после ее смерти (вовсе не как понятие, а все в том же реальном бытии, но без этой особи).

Идеи вида и рода как определенные комбинации признаковых состояний могут существовать в прогнозе еще до обнаружения всяких реальных особей или после вымирания организмов какого-то вида. В этом смысле справедливо высказывание о том, что тип есть “настоящий кладезь потенций..., содержательно более богатый, чем все актуально существующие формы” (там же, с. 141), так как не все воплощения идей можно встретить в природе. Если эти воплощения возникают не одновременно, а сменяют друг друга (развитие признаков от одних состояний к другим в генеалогических рядах), то идеи демонстрируют ту же текучесть, что и подвижный тип Гёте - “текучий гештальт” (там же, с. 29). В идеях наблюдается “подвижное равновесие ипостасей” или “неподвижное движение и движущийся покой” (Флоренский, 1990, с. 325), и здесь уместно вспомнить слово Платона о том, что “надо... признать бытие... движущимся и покоящимся” (Софист 249d).

Переключаясь теперь с общих философских понятий на более пристальное созерцание природы, мы опять можем увидеть сходство родо-видовой типологии, выразившейся в иерархии Линнея, и учения Гёте о типе. Например, Свасьян (2001, с. 146) пишет, что “проявляясь в растительном мире, тип распадается на различнейшие виды растений”, и это совершенно справедливо, однако нужно уточнить, что так можно сказать лишь о типе видового уровня, тогда как тип родового уровня распадается на разные роды (вернее, на типы родовых групп). Тот тип, который Гёте называл “перворастением”, описан Свасьяном так, что вполне может соответствовать типу царства Chlorobionta (типу очень высокого уровня) как совокупности гомологичных признаков, характерных для представителей всего растительного мира и отличающих его от животных, грибов и других групп.

“Перворастение, - пишет Свасьян (там же, с. 140, курсив в оригинале), - идея, гомологичная всему растительному миру; оно - единое во многом, причем если многое дано в аспекте формы, то единое следует мыслить как формование.” В классификационных рамках данное определение выражено не совсем правильно, так как гомологична не “идея” и не “растительному миру”¹ (гомологичными бывают отдельные воплощения “идеи”, т. е. ее состояния), но и здесь упоминание гомологий и формообразующего значения очень подходит для представления о платоновом типе Линнея. Когда-то возникшие отличия между животными, растениями и грибами, будучи “причиной” дальнейшего существования групп с разным типом питания (голозойное, фотосинтетическое, осмотическое), направляют и ограничивают дальнейшее развитие, обусловливая почти несопоставимое разнообразие форм в этих группах.

Обращение к текстам самого Гёте иногда как будто сближает его тип с линнеевым (классификационным) типом - “идеей” растительного или животного царства: “Я вскоре почувствовал необходимость установить такой тип, с помощью которого все млекопитающие могли бы быть испытаны по сходству и различию; и как прежде я нашел перворастение, так теперь я старался найти первоживотное, что в конце концов ведь не что иное, как понятие, идея животного” (Гёте, 1957, с. 18, курсив мой - Л. В.). Однако, в сущности, Гёте не видел типы Линнея как сходства и отличия на разных уровнях, соответствующих группе млекопитающих или всему животному царству (минимум две идеи в данном случае), он видел одну идею какого-то неопределенного животного, а это означает полный разрыв с миром платоновых идей. Здесь универсальный (системный) подход к рассмотрению природы заменен сосредоточенностью на “предметах”. Для Гёте типология различий, составляющих иерархически организованный каркас эволюирующей биоты, была закрытой книгой: “разделять и считать было чуждо моей природе”, - писал он (там же, с. 65). Мир Линнея казался Гёте своего рода мозаикой, “где один приготовленный камешек всаживают рядом с другим, чтобы, в конце концов, из тысячи отдельных кусочков создать видимость картины; и потому такое требование” было ему “до некоторой степени противно” (там же, с. 70-71).

“Предметное” мышление и познание “самих вещей” утверждается Свасьяном (2002, с. 391, 416) как нечто возрожденное в мышлении Гёте после многих веков со времен античности. В какой-то мере оппозиция Линнея и Гёте напоминает оппозицию Платона и Аристотеля, возникшую в результате осмеяния Аристотелем эйдосов (универсалий) Платона и попытки иначе подойти к “сущности вещи” - не через сравнение с другими вещами, а через рассмотрение внутреннего устройства. Некоторые биологи (Khalil, 1997, c. 189) даже советуют не путать эссенциализм Аристотеля с универсализмом Платона, хотя это верно лишь отчасти, так как сдвиг акцентов при поиске сущности не устранил элементов платонизма в классификационном эссенциализме Аристотеля (см. Васильева, 2003а), а только вывел на первый план его “вещественный” (организменный) эссенциализм, столь превозносимый биологами (Lennox, 2001). Почти так же “предметность” преобладает в учении Гёте, несмотря на элементы платонизма, отмеченные Свасьяном.

Система Линнея была совершенно чуждой Гёте и вызывала противодействие: “Пытаясь воспринять его резкие, остроумные разграничения, его меткие, целесообразные, но часто произвольные законы, я чувствовал внутренний разлад: то, что он пытался насильственно разъединять, должно было, по глубочайшей потребности моего существа, стремиться к соединению” (Гёте, 1957, с. 503). По этому поводу нужно сказать, что Линней пытался не “разъединять насильственно”, а различать, и различенное на одном уровне (виды), объединялось на более высоком (в роды и семейства), так что потребность в соединении удовлетворялась в той же степени, что и потребность в различении. Что касается “произвольных законов” Линнея, то это явный намек на большую долю искусственности в его системе, но разве мог один человек, “даже гениальнейший и проницательнейший” (там же, с. 71), построить естественную систему, которая нуждалась в неизмеримо большей фактической базе и методе взвешивания отличий для правильного их распределения по рангам? Хорошо хотя бы то, что он начал это дело, сознавая степень несовершенства своих построений и в надежде, что “искусственные классы замещают естественные, пока все естественные не открыты” (Линней, 1989, с. 95).

Как уже отмечалось (Васильева, 2003а), у Линнея была частичная основа для естественной координации групп, что следует из его рекомендаций выделять группы одного ранга на состояниях одних и тех же признаков. Определение иерархического уровня самих признаков (взвешивание) значительно сложнее, хотя, разумеется, распределение признаков по уровням возможно уже при “черновом” (предварительном) объединении организмов в виды, роды или семейства (признаки семейств охватывают гораздо больше организмов по сравнению с родовыми и видовыми признаками). Гений Линнея интуитивно ухватил в иерархии отличающих признаков (не всегда верной) ту имманентно присущую природе структуру (систему отношений между организмами), которая образовалась при эволюции биоты (ведь всё разнообразие не возникло сразу). Это объясняет длительность существования его “искусственной” системы, в которой можно найти множество естественных элементов (видов и родов). Однако четко выраженного метода взвешивания отличий не было предложено, и в результате систематика была отдана на произвол “дробителей” и “укрупнителей”. Кроме того, учитывая широкое распространение параллелизмов в живом мире, многие систематические группы оказывались гетерогенными (объединенными на основании гомоплазий, а не истинных гомологий), поэтому они то и дело рас- и переформировывались.

Такая в общем-то безотрадная картина вызывала критику многих естествоиспытателей, включая и Гёте (1957, с. 71): “Невыполнимой казалась мне задача с достоверностью обозначить роды, подчинить им виды... Уже при жизни Линнея некоторые роды были разделены и раздроблены, и даже упразднены целые классы...” Дело осложнялось тем, что Линней (1989, с. 92) предложил две реформы - классификационную и номенклатурную, но в сознании естествоиспытателей они как-то сливались в одну, причем номенклатурная сторона преобладала. “Нам нередко приходилось слышать, - писал Гёте (1957, с. 65), - вся ботаника... является всего лишь номенклатурой и, в целом, системой, основанной на цифрах, да и то недостаточно; она не может удовлетворить ни разум, ни воображение, и никто не извлечет из нее никакого прока.” При общей несправедливости подобного мнения, оно, однако, содержит интересную характеристику системы Линнея как “основанной на цифрах, да и то недостаточно”. Дело даже не в том, что Линней часто использовал количественные признаки (напр., число лепестков, чашелистиков, тычинок, пестиков и т. д.) при различении групп. “Цифровая” - математическая - компонента иерархии Линнея относится к области, характеризуемой Свасьяном (2002, с. 374) как “математика качеств”, которая отталкивается от деления и “органического расчленения единства”. Деления Линнея, вызывающие столько критики (преобладает даже мнение, что объединение организмов в группы приводит к “более естественным” таксонам по сравнению с разделением: см. Бэр, 1959, с. 369), отражают на каждом уровне “саморасщепление” (слово Свасьяна) единого типа на состояния, причем тип не есть сумма количеств или качеств, обнаруживаемых в состояниях. (Например, 6 лепестков у лилейных или 4 у крестоцветных - просто воплощения признака, обозначаемого как “число лепестков в цветке”). Что касается “недостаточности” математики в системе Линнея, то это как раз и касается отсутствия метода взвешивания признаков для определения их относительного уровня. В конечном счете, неразвитую классификационную типологию Линнея в облике гадкого утенка, которому было еще далеко до лебедя, начали клевать со всех сторон, и Гёте (1957, с. 65) решил пойти “своей дорогой”.

Разность дорог Гёте и Линнея необходимо принимать во внимание при оценке их противостояния, и когда мы читаем у Гёте (там же, с. 53) о причинах, мешающих Линнею “продолжать идти вперед”, нужно помнить, что Линней шел вперед по другому пути. И вряд ли справедливо при характеристике взглядов Гёте как “естественной реакции” на “противоестественность” дискурсивного рассудка, говорить о замкнутости такого рассудка в рамках “номенклатурной сортировки форм”, дальше которой ему “некуда мыслить” и “нечего синтезировать” (Свасьян, 2001, с. 149, 132, курсив мой - Л. В.). На такое запальчивое отрицание духовного типа Линнея можно столь же запальчиво ответить, что линнеевский синтез многообразия - интенсиональная координация множества неравноценных таксонов на немногих уровнях - был бы просто не под силу Гёте, учитывая особенности его мышления.

Линней показан Свасьяном (2001, с. 124, курсив в оригинале) лишь как “патологоанатом природы”, использующий “внешние признаки”, дающие возможность для “чисто механического описания” организмов, в которых нет жизни, нет одушевляющей связи. Однако мышление Линнея не было механическим, оно было cущностно-эйдетическим (ср. Свасьян, 2002, с. 344), то есть даже более типологическим (сосредоточенным исключительно на универсалиях), чем мышление Гёте, просто Линней (1989, с. 126) искал другую одушевляющую связь в природе, выражающую родство организмов, и к нему, на мой взгляд, больше подходит характеристика Гёте как “универсального гения” (Свасьян, 2002, с. 383) - хотя бы в области биологии. В определенном смысле именно Гёте (1957, с. 194) был “патологоанатомом”, отмечая, что считает свой труд “только анатомическим” и что “нельзя долго заниматься определениями внешних отношений и признаков, не почувствовав потребности путем расчленения основательнее познакомиться с органическими телами” (там же, с. 188, курсив мой - Л. В.). Упоминание здесь “внешних отношений и признаков” - камень в огород Линнея, хотя изучение анатомии есть просто выявление дополнительных отношений и признаков, полезных для построения системы организмов в соответствии с линнеевыми принципами.

Антитеза “Гёте и Линней” заключается совсем не в противоположении “внутренних” или “внешних” признаков организмов. В определенном смысле эта антитеза обусловлена отмеченным выше вниманием Гёте к внутреннему строению “предметов” и концентрацией Линнея на отличиях (ср. Корона, 2002, с. 231), на особых отношениях, существующих “между” и как будто “вне” предметов, хотя при этом охватываются антиномичные свойства. “Когда мы рассматриваем предметы природы, - писал Гёте (там же, с. 11, курсив мой - Л. В.), - особенно живые, таким образом, чтобы уразуметь взаимосвязь их сущности и деятельности, то нам кажется, что мы лучше всего достигнем такого познания путем разъединения частей...”. Однако найти таким путем “сущность” организма (“живого предмета”) так же невозможно, как найти “душу” при расчленении тела (Свасьян, 2002, с. 172). “Сущность вещей ускользает от нас и будет ускользать всегда; мы движемся среди отношений” (Бергсон, 2001, с. 34). И хотя есть мнение, что Линней, как и Гёте, по-своему стремился к структуре предмета (Корона, 2002, с. 231), он больше думал о сущности видов и родов, о сущности естественных групп живого мира², связанных иерархией отличий (“внешних” признаков, которые могут быть также найдены внутри организмов). То, что он был далек от мысли об эволюционном - последовательном - возникновении такой иерархии и о сохранении общего происхождения организмов в “сущностях” таксонов, не умаляет его заслуги.

Разумеется, при большей склонности Гёте к “предметности”, он, как и Линней, видел не только организмы, но все-таки почти на всех его типах лежит печать организмоцентризма, и различие двух типологий особенно явно обнаруживается в организменном аспекте. Изначально для Линнея была важна множественность организмов (знание, чем они отличаются и каков уровень отличий), для Гёте - множественность частей в одном организме. “Всякое живое существо, - писал он (Гёте, 1957, с. 196, курсив мой - Л. В.), - не есть нечто единичное, а является известной множественностью”. Оба искали порядок, охарактеризованный следующим образом (там же, с. 405): “Лучший порядок тот, благодаря которому явления становятся как бы одним великим явлением, части которого взаимно связаны.” Однако порядок Гёте подразумевал организацию отдельного живого существа, порядок Линнея - организацию биоты, и, хотя биоту тоже можно рассматривать как своеобразный растущий “организм”, типологическая терминология Гёте здесь совершенно непригодна для характеристики типов Линнея (в отличие от гармонии, отмеченной в первом разделе). “Рассматривая растительный тип, - писал Гёте (там же, с. 14, курсив мой - Л. В.), - мы сразу обнаруживаем у него низ и верх.” Какой “низ и верх”?! - воскликнул бы типолог линнеевского толка: у классификационных типов не бывает “верха и низа”, хотя они и расположены ниже или выше в иерархии.

Организмоцентризм Гёте неоднократно подчеркивается Свасьяном (2001, с. 133, 128), и при этом отмечается важность гётева “объяснения растительного организма”, тогда как всякий другой рассудок упрекается в том, что для него не может быть “сверхчувственного понятия организма”. Однако рассудку доступны сверхчувственные понятия универсалий (идей, отличий), а через них - и вещей, так как “реальное восприятие вещей основано на их сравнении между собой” (Лосев, Тахо-Годи, 1993, с. 471, курсив мой - Л. В.). Напротив, “сверхчувственное понятие” Гёте рисуется как фантастический образ растения (Свасьян, 2001, с. 140) или “символическое растение”, называемое типом (Гёте, 1957, с. 97). Нереальность такого типа обнаруживается в двух совершенно разных интерпретациях, и одна из них представляет собой упрощенный схематический образ, параллелью которому служит описание “самого общего изображения типа” у животных (там же, 1957, с. 156-157).

В данном описании тип изображается как разделение существа на “три главных отдела” (“эти три части суть голова, средняя и задняя части”) и выглядит удручающе однообразно (совсем не видно идеи как многообразия в единстве). То же самое относится к иллюстрациям “прарастения”, сопровождающим обсуждение метаморфоза или трансформации частей в пределах одного организма. Какое многообразие растений тогда встает перед глазами? - А никакое, что подтверждается некоторыми рисунками (Канаев, 1964, с. 95; Любарский, 1996, с. 137), показывающими уныло-бесцветную схему. Интересно, что если характеризовать вклад Линнея в систематику как иной путь к выявлению структуры объекта (Корона, 2002, с. 231, курсив мой - Л. В.) путем “очищения” его от цвета, запаха, вкуса и проч., в результате остается “один черно-белый зрительный образ, напоминающий геометрическую схему”. Другими словами, при любом подходе организмоцентризм предлагает одинаково скучные модели, и странно, что “перворастение” одобрительно характеризуется Свасьяном (2001, с. 141) как “правильная фантазия”, так как именно в схеме какого-то организма происходит порицаемая им “выработка единого рассудочного шаблона, под который подгоняются все без исключения явления” (Свасьян, 2002, с. 344, курсив в оригинале).

Впрочем, есть и другая интерпретация типа, гораздо более богатая, но теряющая всякое эвристическое значение при создании образа существа. Например, Гёте (1957, с. 194, курсив мой - Л. В.) считал, что можно построить тип как “общий образ” с помощью абстракции: “Что природа, желая произвести такое существо, должна свое величайшее многообразие замкнуть в абсолютное единство, это видно из понятия живого существа, решительно от всех других обособленного и действующего с известной спонтанностью”. (Где бы увидеть такое обособленное и спонтанно действующее живое существо, чтобы составить о нем понятие?) Вполне вероятно, что подобные высказывания Гёте побудили его последователей “замкнуть величайшее многообразие” в одной схеме, весьма похожей на причудливый организм.

Например, французский ботаник Турпин изобразил “архетипическое растение Гёте” как одно растение, сочетающее разнообразие листьев, цветков и плодов (Hammen, 1981, c. 11). Трудно при этом отделаться от мысли, что разграничения Линнея, презрительно названные “вколачиванием межевых столбов” в непрерывную изменчивость (Гёте, 1957, с. 71), заменены здесь вколачиванием самой изменчивости в нелепую модель. Справедливости ради, нужно сказать, что тот же рисунок воспроизводится как “идеальный растительный тип Турпина” (Meyer-Abich, 1943, c. 32), то есть как будто Гёте не имеет к этому отношения. Тем не менее, было бы неверно отделить его имя от “типа”, связанного с многогообразием, пусть даже испорченного организмоцентризмом (cм. раздел АРХЕТИП). Нужно только подчеркнуть, что обе интерпретации типа в виде модели существа - как бедно-схематическая, так и богато-схематическая - не соответствуют убеждению Гёте (1957, с. 382) в том, что ему “посчастливилось создать представление, согласное с природой” при поиске “первообраза, типического”.

Что Гёте посчастливилось, так это “от ограниченного понятия прарастения подняться до понятия и, если угодно, идеи закономерного образования и преобразования растительной жизни от корня до семени” (там же, с. 504) и описать метаморфоз у растений как единообразный процесс превращения, в соответствии с которым природа “одну часть производит из другой и разнообразнейшие формы образует посредством видоизменения одного единственного органа” (там же, с. 20, курсив мой - Л. В.). Наблюдения Гёте дают представление о конкретных рядах, в которых можно проследить изменение частей (например, превращение лепестков в тычинки или обратное превращение при возникновении махровых цветков; ср. также: “садовник срезал для меня листья во всей последовательности изменений”: там же, с. 73), поэтому Шиллер был не прав, говоря, что в метаморфозе нет ничего от “опыта” (там же, с. 97). Не совсем также понятно, почему Гёте (там же, с. 398) считал, что “метаморфоз растений... противоречит нашим чувствам”. Противоречит “чувствам” не метаморфоз, а неудачная терминология вокруг него, и худшей была привязка “символического растения” к отнюдь не символическому процессу или “перворастения” - к обобщению организмов, не похожих на действительно первые растения.

В тексте “Метаморфоза растений” (Гёте, 1957, с. 20-57) “перворастение” не упоминается, и чтение этого раздела не оставляет никакого впечатления о типологии. Процесс развития имеет свою терминологию, хотя иногда утверждается, что онтогенез производит “иерархию типов” (Rieppel, 1985). Рассматривая метаморфоз насекомых, энтомологи говорят о жизненном цикле, но не о типе. Здесь уместно вспомнить, что Гёте (1957, с. 68, курсив мой - Л. В.) использовал также термин “закон” в связи с метаморфозом: “в неизмеримом растительном царстве не могло появиться столь огромного разнообразия форм без того, чтобы некий основной закон, как бы он ни был скрыт, не свел их всех обратно к единству”. Тем не менее, Гёте сравнивал закон именно с “типом”, отмечая, что “классы, роды, виды и индивиды относятся к типу, как частные случаи к закону; они содержатся в нем” (там же, с. 193, курсив мой - Л. В.). При этом он как будто не заметил, что переход от организмоцентризма к классам, родам и видам (системоцентризм) радикально изменил понятие типа.

Этот тип в учении Гёте также выступает в двух вариантах, подобно бедной и богатой схеме организма, хотя оба в конце концов оказываются одинаково безликими. “Бедный тип” есть вышеупомянутый “закон”, в котором метаморфоз предстает не как “символическое растение”, а как средство “свести многообразные частные явления дивного мирового сада к... общему простому принципу...” (там же, с. 79, курсив мой - Л. В.). При этом пропадает “дивный мировой сад”, сохраняющийся в многоуровневых и многообразных типах Линнея, где демонстрируются “лилейные и стручковые, губанчики и антириновые, зонтичные и сложноцветные” (там же, с. 68). Напротив, у Гёте второй раз остается нечто однообразное и совершенно не способное быть типом, содержащим классы, виды и роды, поскольку такой тип может содержать только органы. Не случайно отмечено, что Гёте “предлагал, по существу, выделять таксономические категории... ‘внутриорганизменного’ ранга” (Корона, 2002, с. 229).

Вероятно, Гёте не стоило использовать чуждые ему классификационные понятия, потому что “сводящий к единству тип”, охватывающий все группы (“богатый вариант”), равнозначен растительному царству³ или “природе” в целом, но в ней-то, по мнению Гёте (1957, с. 389), нет системы (классов, родов и видов) вообще. Именно это мнение было одним из первых аргументов, выдвинутых против системы Линнея Бюффоном, видевшим в природе только особей (Филипченко, 1977, с. 8). Что ж, немудрено увидеть то, что прежде всего бросается в глаза, и гордиться тут особенно нечем, тем более критиковать исследователей с лучшим зрением. Заслуга Линнея как раз в том и состоит, что в природной “хаотической полноте, нуждающейся в организации” (ср. Свасьян, 2001, с. 48, курсив в оригинале), он различил иерархически структурированное признаковое пространство (платоновы идеи в мире организмов, или “нуминозный [от слова numinos - божественный - Л. В.] лик иерархических сущностей”: Свасьян, 2002, с. 314). В отличие от “Дионисова растерзания” природы (там же, с. 146-147, курсив мой - Л. В.), с которым ассоциируется “тип” Гёте (в данном случае “тело” биоты, распадающееся на соподчиненные группы), типология Линнея есть “Аполлоново” преображение и оформление хаоса многообразия отличий. Не случайно фронтиспис работы “Hortus Cliffortianus” изображал лицо Линнея на теле Аполлона, хотя это и отмечено как ужасная нескромность (Ereshefsky, 2001, c. 1).

Если Гёте говорил о видах, родах и классах, но при этом не хотел видеть в природе интенсиональную структуру Линнея, то это означает, что он видел только внутреннее содержание растительного или животного царства, называемое экстенсионалом⁴. Об этом говорит, например, высказывание Свасьяна (2001, с. 150) о “текучей целостности, которая есть не род и не вид, а способ их перехождения друг в друга”, что возможно только при экстенсиональной дифференциации исходного вида в род. Об этом говорит сам Гёте (1957, с.

113) с позиций трансформизма, рассматривающего “весь животный мир... как одну великую стихию” (и отсюда его организмоцентризм, так как экстенсионал любого таксона “кишмя кишит” организмами).

Особенно важно подчеркнуть полное духовное согласие Гёте и Жоффруа Сент-Илера, который в споре с Кювье смотрел на мир почти исключительно из экстенсиональной перспективы (хотя некоторые его высказывания наводят на мысль, что он имел в виду общий для всех животных тип - интенсионал или отличия от других групп), тогда как Кювье, настаивая на существовании четырех типов животных, был занят интенсионалами (более низкого уровня, где царство животных разделяется на подгруппы). Отмечая, что “Кювье неустанно работает, как различающий, точно описывающий объекты, и овладевает неизмеримо обширным материалом”, а Жоффруа Сент-Илер “в тиши трудится над аналогиями существ и таинственным родством их”, Гёте (там же, с. 230) неудачно противопоставил “два разных образа мышления” как два пути - от одиночного к целому (Кювье) и целого к одиночному (Жоффруа Сент-Илер).

Гёте считал, что “разделяющий, различающий, опирающийся на опыт и из него исходящий не допускает прозрения и предчувствия единичного в целом” (там же), хотя именно в способности различать и видеть отличия как идеи заключается главное прозрение типа как целого, воплощающегося в отдельных состояниях. Более того, и “таинственное родство” живых существ, относящихся к той или иной группе, показывается именно типами (гомологиями) разных уровней, так что нельзя было представить дело так, будто Кювье не рассматривал родственные связи животных. Что касается Жоффруа Сент-Илера, то его изучение “аналогий” в экстенсионале может, конечно, рассматриваться в плане изучения родства, но это больше походит на демонстрацию генетической близости при выявлении параллельных рядов во внутреннем полиморфизме таксонов (Вавилов, 1987).

При рассмотрении экстенсионального аспекта любой группы происходит перечисление составляющих ее элементов (видов в роде, родов в семействе, и т. д.) без указания отличий, определяющих положение организмов в системе. Таким образом, в экстенсионале биоты универсалии как будто “растворены”, и поэтому вряд ли можно говорить при этом о типе, в котором “проблема универсалий динамизирована и решена не формально, а содержательно” (Свасьян, 2001, с. 150, курсив мой - Л. В.). Разумеется, можно говорить об одном типе в природе как “универсалии”, если рассматривать отличия живого от неживого, но Свасьян пишет, скорее, о нерасчлененной “живой материи”, об “органической жизни, изображаемой фантазией” (там же, с. 146), о воде, перетекающей из сосуда в сосуд, из одной

Хотя при обращении к содержанию таксонов ожидается содержательный тип, а не “формальный”, именно здесь типолог начинает все чаще “спотыкаться” на его характеристиках. Например, Свасьян (там же, с. 152) считает, что единый тип “лишь разно проявлен” в амебе и человеке. В каком смысле разно? ведь они обладают одинаковым классификационным типом доминиона Eukaryota (Кусакин, Дроздов, 1994), да и органическая жизнь в них одна и та же. (Различие единого типа в амебе и человеке обнаруживается на уровне дивергенции поддоминионов Archekaryota и Metakaryota, где данный тип воплощается в разных состояниях, но это тип линнеевский). И как понимать утверждение, что “человек потому есть венец творения [? - Л. В.], что в нем тип сотворил себе [? - Л. В.] и обрел наиболее совершенную и полную форму проявления [? - Л. В.] в природе” (Свасьян, 2001, с. 152)? Во-первых, человек - не “венец творения” в том смысле, что система природы - это не лестница, и человек не стоит “наверху”, а находится, как и все другие организмы внутри гнездовой иерархии таксонов, входящих друг в друга как результат эволюционной дифференциации биоты (лестница образована “сущностями” таксонов, и в любом организме разные свойства распределены по ней). Во-вторых, тип этого “венца” - тип вида Homo sapiens - не более совершенен и полнее выражен, чем типы других видов, родов и семейств (он даже совсем почти не выражен, так как весьма трудно найти отличия человека от животных или вида Homo sapiens от других видов рода Homo). Наконец, природное совершенство человека (как элемента, рассматриваемого в одном ряду с амебой) довольно сомнительно, учитывая, что многие животные превосходят его развитием чувств и способностей.

Гёте (1957, с. 396) считал, что система Линнея “противится” возвышенному взгляду на природу, но является ли типология Гёте более возвышенной по сравнению с линнеевой? Пока что всё лучшее, что сказано о его типе (см. раздел УЧЕНИК ПЛАТОНА), применимо к родо-видовой типологии Линнея. В остальных случаях “тип” либо отождествляется с “органической жизнью”, представляющей нечто вроде куска полотна, из которого “природа” кроит множество платьев, либо выпадает из природы вообще, будучи карикатурой на организм. Так что же, все-таки, пытался делать Гёте и каково значение его деятельности для типологии?

Прежде всего, в силу упомятого выше закона антиномичности, говорящего о равенстве противоборствующих сторон, противостояние Гёте системе Линнея и выбор “другого пути” вызывает подозрение, что Гёте (там же, с. 69) хотел “пробиться сквозь частности” и достигнуть с другой стороны той же вершины, откуда он “мог бы обозреть, если и не все, то большинство предметов”. Это особенно ясно выступает при сопоставлении намерений обоих исследователей. Например, Линней (1989, с. 93) мечтал создать “порядок из хаоса”: “Ариаднина нить ботаники есть система, без нее наука о растениях - хаос... Систематики, которые протянули эту нить, заслужили вечное признание, так как, лишенные ее, все блуждали бы в лабиринте”. Однако ведь и Гёте (1957, с. 146) считал, что нашел “общую путеводную нить через лабиринт форм”. Более того, он хотел разработать и установить общий тип, чтобы “сравнивать между собой классы, роды и виды и судить о них” (там же, курсив мой - Л. В.), хотя, отвергая иерархическую системность природы, как раз и не мог судить о естественных таксономических группах. Если Линней подчеркивал, что “система указывает даже растения, которые были пропущены” (Stafleu, 1971, c. 63), то и Гёте писал Гердеру из Италии о “перворастении”: “С этой моделью и ключом к ней можно в дальнейшем до бесконечности изобретать растения, которые должны быть последовательными, именно: даже те из них, которые не существуют, смогли бы все-таки существовать” (Свасьян, 2001, с. 141).

Чтобы понять основания, дающие Гёте (1957, с. 16) право говорить о найденной “руководящей нити”, нужно оставить в покое интерпретации Свасьяна и многие попытки выразить понятие типа в работах самого Гёте, потому что единственный из его типов, заслуживающий внимания, - это не “символическое растение”, не “прарастение”, не “живое существо, решительно от всех обособленное”, и не “органическая жизнь, изображаемая фантазией”. При своем экстенсиональном видении и верный организмоцентризму, Гёте нашел еще один тип именно внутри таксонов и на основании рассмотрения частей организмов, но этот тип уже не имеет почти ничего общего с рассмотренными выше экстенсиональным и организменным “типами”, хотя в комментариях все еще фигурирует навязчивый “образ”. В частности, предлагая “анатомический тип”, Гёте (1957, с. 155, курсив мой - Л. В.) пишет, что он должен представлять собой “общий образ, в котором по возможности содержались бы формы всех животных” и что “уже из общей идеи типа вытекает, что никакое отдельное животное не могло бы быть выставлено в качестве такого сравнительного канона; ничто единичное не может быть образцом целого.”

С растениями Гёте не очень повезло, так как трансформация их частей заслонила аспект многообразия, вскрытый особенно тщательно при рассмотрении остеологического типа у млекопитающих. Хотя и здесь ведется разговор о превращении позвонков, гораздо большее внимание уделяется указаниям того, как должен быть построен тип “для облегчения сравнительной анатомии” (там же, с. 154). Отмечая, что у некоторых организмов происходит сокращение и слияние или даже исчезновение некоторых костных элементов, Гёте поставил себе задачу выяснить, какое вообще разнообразие неслившихся костей есть в рассматриваемой группе. Здесь он забыл, что “разделять и считать” чуждо его природе: “Основное внимание, особенно тех, кто разрабатывает остеологический тип, должно быть направлено на то, чтобы самым отчетливым и точным образом научиться подразделять кости...” (там же, с. 148, курсив мой - Л. В.). Полученный конкретный набор элементов был назван остеологическим типом, и, хотя разнообразие, охватываемое данным типом, может превосходить таковое в отдельных организмах, в нем нет ничего символического или фантастического, вопреки мнению о том, что был создан “идеальный образ скелета, так называемый архетип” (Воронцов, 1999, с. 232)⁵. Что же идеального в куче костей, вынутых из реальных особей и определенным образом расположенных (“игрушка из детского конструктора”, по выражению Шаталкина, 2002, с. 281)?

Говоря современным языком, Гёте пытался построить прогностический ряд из некоторых частей организмов, принадлежащих к определенной группе, и делал это почти так же, как, например, Вавилов (1987) при вскрытии упорядоченности внутреннего полиморфизма таксонов. Вавилов составлял список признаковых состояний, встречающихся у особей двух родственных родов (например, ржи и пшеницы), отмечал найденные формы, ожидал новые формы в случае пробелов в том или другом ряду, и обычно это предположение блестяще подтверждалось при его контактах с природой. Гёте подробно перечислял кости в остеологическом типе, и обнаружение межчелюстной кости у человека было ожидаемым заполнением временно существовавшего пробела.

Разница между рядами Гёте и Вавилова состоит в том, что у одного элементы ряда, рассматриваемого в качестве “архетипа”, связаны метаморфозом, а у другого повторяющийся в разных таксонах ряд образован как будто разрозненными признаками (есть только опосредованная сходным генотипом связь). Интересно, что в биологии есть еще один пример подобного построения прогностических рядов, а именно в работах Мейена. Как отмечает Чайковский (1986, с. 52, курсив мой - Л. В.), “по Мейену, архетип таксона - это обширная таблица, где каждая строка - мерон, а каждый столбец - возможная в принципе особь.” Напомним, что “мероны” обозначают те или иные части организмов (“мерон ‘конечность’ - не конкретная рука или лапка, а множество всевозможных конечностей”; там же, с. 51), и данный “архетип по Мейену (таблицы)” противопоставляется “архетипу по Оуэну (рисунок)” (там же, с. 52).

Здесь нет возможности подробно обсудить взгляды Оуэна, который шел по тому же пути, что и Гёте, но заслужил гораздо больше внимания в биологической литературе (Desmond, 1988; Rupke, 1993, 1994; Minelli, Schram, 1994; Amundson, 1998; Camardi, 2001). Отметим только, что “архетип по Оуэну” представляется как “простенький рисунок”, содержащий “самые общие свойства таксона (например, архетип позвоночного - это очень схематические голова, позвоночник и хвост, столь же схематические органы пищеварения и т. д.)” (Чайковский, 1986, с. 52). Другие комментаторы, однако, объединяют Оуэна и Мейена, описывая “архетип” как “модель членов таксона” (Раутиан, 2001, с. 74, курсив мой - Л. В.), и в данном организменном “типе”, искажающем любой конкретный объект пропорционально повышению ранга таксона, исчезает отмеченное Чайковским различие взглядов названных биологов. Что касается Гёте, то его богатая палитра типов включала и простенький рисунок, и “табличный” ряд, и “абстрактный закон” (ср. Гоманьков, 2001, с. 19), хотя в целом гётева органология (термин Свасьяна, 2001, с. 81) почти повторяется в мерономии Мейена: их роднит преобладающий организмоцентризм - при стремлении к выходу на систему организмов, пристальное внимание к расчленению организмов (Мейен, Шрейдер, 1976; Чебанов, 1977; Мейен, 1978; Гоманьков, 2001; Корона, 2002), сходство архетипа как прогностического ряда (наиболее полного набора) определенных частей организмов, попытка показать преобразование элементов в архетипах (метаморфоз Гёте, рефрены Мейена) и, наконец, противостояние Линнею (хотя и с определенными оговорками относительно полезности его системы).

Характеризуя мерономию как “грамматику биологии”, Чайковский (1986) противопоставляет линнееву систему и “типологическую систему” в двух разделах, рассматривающих принципы работы той и другой. Типологическая система при этом мыслится без линнеева принципа иерархии, хотя это чистейшее недоразумение. В частности, когда из архетипа позвоночных “если понимать этот термин по Мейену”, вычленяется архетип птиц, а из него “архетип воробьиных”, “архетип страусов” и т. д. (там же, с. 53), то это говорит и об экстенсиональной иерархии (группа позвоночных содержит подгруппу птиц, та делится на разные отряды и т. д.), и о разных совокупностях свойств, соответствующих группам разного уровня (интенсиональный аспект). В данном случае “архетип” есть эквивалент описания и иллюстрации организмов в монографиях (ср. “архетип... есть описание организма”; Шаталкин, 2002, с. 281), а противопоставление типологической “системы” и линеевой системы похоже на разделение систематики на две части, одна из которых обеспечивает описания, а другая - классификацию (Jeffrey, 2003, c. 3). Рассматриваемое “вычленение архетипов” представляет собой обычную практику сжатия обширных описаний до диагнозов Линнея, и в некоторых случаях прямо указывается, что архетип таксона - это “совокупность общих черт” представителей (Мейен и др., 1977, с. 114, курсив мой - Л. В.). Не удивительно, что “типологический универсум” Мейена характеризуется Любарским (1996, с. 43) как линнеевский: “... понятие о роде складывается из признаков, сходных у всех видов рода, а то, что различается у этих видов, не входит в понятие о роде”. Отмечается также, что Мейен предполагал существование максимально прогностичной естественной системы, что “совсем не тождественно построению системы на основе близости архетипов” (там же), тогда как Чайковский (1986, с. 53) отмечал прогностичность как достоинство типологической (архетипической) системы, а не линнеевой.

Необходимо в таком случае разобраться в двух типах прогностичности, существующих в одной системе организмов. Если “архетипы” строить как прогностические ряды, то их возможности в этом плане еще довольно ограничены и сводятся к предсказанию отдельных свойств у организмов. Несколько другая прогностичность содержится в иерархических типах Линнея, представляющих то “решетчатое строение системы”, которое “является первым шагом... по пути продвижения к подлинно естественной системе” (Любищев, 1982, с. 49), хотя, разумеется, речь идет не об особой “системе”, а об отношениях таксонов одного (и каждого) ранга в иерархической системе.

Иерархические типы строятся в ходе тестирования описанных групп для устранения результатов деятельности “дробителей” и “укрупнителей” при сравнении систем различных исследователей (Vasilyeva, 1999). Этот метод заключается в том, что отличающие признаки (послужившие поводом для выделения группы или позднее отмеченные и отраженные в разных определительных ключах) взвешиваются по частоте их участия в разграничении. Из наиболее частых признаков строится комбинативная таблица, в которой таксоны определяются комбинациями состояний этих признаков; при этом некоторые ячейки таблицы остаются пустыми, а другие переполненными. В случае рассмотрения последних очень часто оказывается, что попавшие сюда таксоны следует объединить, хотя бывают случаи неверного размещения из-за параллелизма, и таксон нужно перенести в другую таблицу (т. е. устраняются также ошибки создания таксонов на гомопластических сходствах). Пустые ячейки прогнозируют не просто какие-то отдельные свойства организмов, они предсказывают существование целых видов или родов (даже семейств и порядков) с соответствующими комбинациями признаков. В результате возможна качественная перестройка системы, при которой объединение и разделение прежде описанных групп проводится на единой типологической основе.

Такое апостериорное тестирование (a posteriori - после создания предварительных групп или таксономических гипотез), приводит к улучшению иерархии Линнея, но не отбрасывает ее, и “самая совершенная из искусственных классификаций” (Бэр, 1959) может стать вполне естественной. Именно это есть решение “главной задачи типологии”, которая видится в построении “системы организмов, столь же устойчивой к новым данным, как система химических элементов” (Чайковский, 1986, с. 53). Другими словами, не может быть и речи о каком-то противостоянии линнеевой и типологической систем, и тем более не может, что классификация в целом есть распределение организмов по соподчиненным группам, и все отличие “типологической системы” от линнеевой состоит в том, что она распределяет те же организмы, но растерзанные и вторично сложенные в “архетипы” (например, в “идеальный скелет”), по тем же группам,

Разумеется, знание архетипа как особой организации внутреннего полиморфизма таксонов может помочь на этапе создания хороших “таксономических гипотез”. Например, наблюдая одинаковую гомологическую изменчивость признаков внутри двух родов, мы можем судить об их близком родстве и объединить в одно семейство даже без знания признаков, разделяющих семейства. Однако, если одинаковый “архетип” (тип Гёте) неизбежно повторяется в родственных таксонах, то, хотя бы в силу этого, он не может эти таксоны определять как разные индивидуальности. Определение таксонов остается на долю их интенсионалов, которые охватывают другую совокупность свойств (тип Линнея).

Очень часто одинаковый архетип превышает по числу сходств число различий между таксонами: например, архетип родов Secale и Triticum в гомологических рядах признаков состоит более чем из 30 признаков, а их интенсионал образован лишь одним-двумя признаками. Если следовать “принципу Дарвина”, согласно которому организмы могут быть классифицированы “или искусственно на основании отдельных признаков, или более естественно, на основании суммы признаков” (Дарвин, 1952, с. 395, курсив мой - Л. В.), то сумма признаков архетипа превышает интенсиональные различия. Однако объединение этих двух родов в один было бы искусственным и основанным на гомопластическом сходстве, хотя оно и является проявлением гомологической изменчивости.

Парадоксальным образом гомологичные признаки могут рассматриваться как гомопластичные (и наоборот), когда мы движемся по иерархической “лестнице сущностей”, и точно так же признаки архетипов могут стать признаками интенсионалов и наоборот. Здесь уместно сделать замечание по поводу интерпретации “моего” иерархического типа как совокупности признаков, различающих группы одного ранга “внутри” данного таксона (Шаталкин, 2002, с. 280), и это заглядывание внутрь как-то отождествляет иерархический тип с архетипом. Действительно, архетип рода может состоять из интенсионалов составляющих его видов и быть построенным в виде комбинативной таблицы, изображающей “иерархический тип”. Однако интенсионал самого рода (родовая сущность группы) принадлежит другому иерархическому типу - более высокого уровня и может входить в архетип семейства.

Тот факт, что архетипы высших таксонов часто состоят из интенсионалов низших не означает, все-таки, что два типа идентичны. К сожалению, в мерономии произошло отождествление архетипа и интенсионала, и результат оказался двойственным. Во-первых, как уже отмечалось, в некоторых трактовках “архетипы” соответствуют типам Линнея, и тогда, действительно, совпадают с интенсионалами, но “тип Гёте” остается без термина. Во-вторых, и здесь кроется источник путаницы в оценках линнеевой и типологической систем, основатели мерономии (Мейен, Шрейдер, 1976, с. 69, курсив мой - Л. В.) считали возможным говорить об интенсиональных и “экстенсиональных” свойствах (вместо рассмотрения интенсионального и экстенсионального аспектов каждой группы, где экстенсионал - совокупность объектов, а не свойства) и писать, что “на одном полюсе находятся классификации экстенсиональные, дескриптивные, использующие внешние характеристики объектов, а на другом полюсе - классификации интенсиональные, сущностные.” Как тут не вспомнить упрек Гёте и Свасьяна в адрес классификации Линнея, якобы основанной только на “внешних” признаках (см. также: Бэр, 1959, с. 368; Корона, 2002, с. 228)! И подумать только, что сущностная (основанная на эссенциализме) система Линнея при таком противопоставлении оказывается только “экстенсиональной классификацией”⁶!

Таким образом, даже сбой в терминологии странным образом выбрасывает типологию Линнея за борт “сущностной” систематики (при этом “модель” вытесняет “эйдос”; ср. Свасьян, 2002, с. 351), и - под видом интенсионального рассмотрения - происходит какой-то “захват” всей классификации настоящим организменно-экстенсиональным мышлением. Похоже, именно этого хотел Гёте на своем пути к системе организмов “без Линнея”, но философски такая позиция является односторонней и соответствует борьбе с иерархией Линнея в школе филогенетических систематиков (De Queiroz, Gauthier, 1994; De Queiroz, 1997; Kron, 1997). Последние пытаются определить, например, род не через его отличия от других родов, а через внутренние генеалогические отношения видов, хотя эти отношения представляют отличия (в плезиоморфных и апоморфных состояниях) между видами и определяют только их. Та же самая тенденция прослеживается в борьбе “популяционного мышления” с типологическим в школе эволюционных систематиков (Simpson, 1961; Mayr, 1969), отрицающих само наличие “сущностей” (интенсионалов) у таксонов на том основании, что видят только изменчивость популяций внутри групп. Поразительно, что возрождающаяся архетипическая типология продолжает сопротивление типологическому мышлению в систематике и, в целом, эта бесконечная борьба с Линнеем (фактически с платонизмом в биологии, с фундаментальными основаниями классификации) совершенно не вяжется с мечтой Любищева (1982, с. 67) о “возрождении подлинного платонизма” в этой области и с необходимостью строить систему “на Платоне” (там же, с. 35).

Если считать, как полагает Свасьян (2001), что Гёте создал типологию, то существовавшая до него родо-видовая типология должна называться иначе. Однако все подходящие термины, ссылающиеся на универсалии, идеи или эйдосы, уже разобрали: “идеология” вызывает какие-то политические ассоциации, “эйдология” использована Завадским (1968) только как учение о виде (включающее все аспекты вида, а не только интенсиональный), “классиология” (см. Розова, 1986, с. 134) говорит об изучении классов вообще, а не только естественных таксонов в биологии, “универсализм” соединяет множество способностей в одной личности или пригодность для разных целей, “эссенциализм” - слишком гетерогенное понятие. Все-таки, наверное, можно оставить термин классификационная типология для вклада Линнея и организменная типология для создания Гёте и Оуэна. Одинаковость общего термина может быть оправдана ассоциациями взглядов организменных типологов с идеями Платона, хотя современные комментаторы упорно стараются показать ошибочность такой связи (Hammen, 1981; Amundson, 1998; Camardi, 2001), и в этом они правы - типология Гёте находится в русле организменного эссенциализма Аристотеля. В данной связи интересно сравнить мнение о гётевой “модели архетипического растения” как “визуальном представлении” генотипического паттерна (Hammen, 1981, c. 21) с рассмотрением генотипа в качестве “аристотелевой сущности” организма (Delbruck, 1971; Schwartz, 1981).

При всей полезности построения архетипов для систематики, организменная типология имеет весьма ограниченную область применения и не может рассматриваться как альтернативное направление по отношению к существующей классификации организмов. Тем не менее, имя Гёте используется при создании новых классификационных подходов, например, в так называемой рациональной таксономии (Ho, Saunders, 1993), которая, как и следовало ожидать, опять противопоставляется системе Линнея. В этом, кстати, заключается много иронии, поскольку в Гёте, по мнению Свасьяна (2002), должно заключаться всё противоположное “рационализму” и “таксономии”.

Основатели “рациональной таксономии”, впрочем, считают, что она может совпадать с “естественной системой, которую держали в уме Линней и его современники, а также все додарвиновские морфологи” (Ho, Saunders, 1993, c. 289, курсив в оригинале), в том случае, если сосредоточиться на процессах развития организмов. “Согласно фон Бэру, естественный порядок является внутренне присущим процессу развития, и, следовательно, именно в развитии мы должны искать естественную систему для классификации организмов” (там же, с. 290). К сожалению, здесь мы опять имеем дело с разными недоразумениями, так как в очень многих группах классификационные уровни совсем не связаны с порядком стадий в онтогенезе. У всех растений сначала появляются органы питания, а не размножения, но деление на группы ведется при рассмотрении антитез “споровые или семенные”, “голо- или покрытосеменные” и т. д. У грибов такие крупные группы как Аскомицеты и Базидиомицеты разделяются на основании эндогенного или экзогенного образования спор, а последние появляются уже после завершения онтгогенетического развития плодовых тел.

Более того, в рациональной таксономии подчеркивается, что “иерархия развития не имеет отношения к иерархии генетического родства”, и “рациональная таксономия форм не зависит от реконструкции филогенетической истории генов” (Ho, 1990, c. 56, курсив в оригинале). В таком случае она вовсе не может сравниваться с иерархией Линнея, которая направлена на вскрытие уровней “генетического родства”. Классификаций может быть много, например, классификация жизненных форм у растений, но только одна интересна в плане отражения последовательного возникновения отличий в ходе дифференциации биоты.

Бергсон А. 2001. Творческая эволюция. М.: Терра-Книжный клуб; Канон-пресс-Ц. 384 с.

Бэр К. М. 1959. Различия между искусственной и естественной классификациями тел природы // Анналы биологии. Т. 1. С. 367-372.

Вавилов Н. И. 1987. Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости. Л: Наука. 260 с.

Васильева Л. Н. 2003а. Эссенциализм и типологическое мышление в биологической систематике // Журнал общей биологии. 2003. Т. 64, N 2. С. 99-111.

Васильева Л. Н. 2003б. Эволюционный и классификационный смысл иерархии Линнея // Крюков А. П., Якименко Л. В. (ред.) Проблемы эволюции. Т. 5. Владивосток: Дальнаука. С. 9-17.

Воронцов Н. Н. 1999. Развитие эволюционных идей в биологии. М.: Прогресс-Традиция. 640 с.

Гёте И. В. 1957. Избранные сочинения по естествознанию. М.: изд-во АН СССР. 553 с.

Гоманьков А. В. 2001. Идеи С. В. Мейена в теоретической морфологии // Оскольский А. А. и др. (ред.) Гомологии в ботанике: опыт и рефлексия. СПб.: С.-Петебургский союз ученых. С. 18-22.

Дарвин Ч. 1952. Происхождение видов. М.: Гос. изд-во с/х лит-ры. 483 с.

Завадский К. М. 1968. Вид и видообразование. Л.: Наука. 404 с.

Канаев И. И. 1964. Иоганн Вольфганг Гёте. Очерки из жизни поэта-натуралиста. М.; Л.: Наука. 261 с.

Карнап Р. 1959. Значение и необходимость. М.: Изд-во иностр. лит-ры. 382 с.

Корона В. В. 2002. О сходстве и различиях морфологических концепций Линнея и Гёте // Журнал общей биологии. Т. 63. N 3. С. 227-235.

Красилов В. А. 1997. Метаэкология. Закономерности эволюции природных и духовных систем. М.: ПИН РАН. 208 с.

Кусакин О. Г., Дроздов А. Л. 1994. Филема органического мира. Часть 1. Пролегомены к построению филемы. СПб.: Наука. 282 с.

Линней К. 1989. Философия ботаники. М.: Наука. 452 с.

Лосев А. В., Тахо-Годи А. А. Примечания [к диалогам Платона] // Платон. Собр. соч. в 4-х томах. М.: Мысль, 1993. Т. 2. 527 с.

Любарский Г. Ю. 1996. Архетип, стиль и ранг в биологической систематике. М.: КМК Scientific Press. 436 с.

Любищев А. А. 1982. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов. М.: Наука. 278 с.

Мейен С. В. 1978. Основные аспекты типологии организмов // Журнал общей биологии. Т. 39. N 4. C. 495-508.

Мейен С. В., Шрейдер Ю. А. 1976. Методологические аспекты теории классификации // Вопросы философии. N 12. С. 67-79.

Мейен С. В., Соколов Б. С., Шрейдер Ю. А. 1977. Классическая и неклассическая биология. Феномен Любищева // Вестник АН СССР. N 10. С. 112-124.

Раутиан А. С. 2001. Апология сравнительного метода: о природе типологического знания // Оскольский А. А. и др. (ред.) Гомологии в ботанике: опыт и рефлексия. СПб.: С.-Петебургский союз ученых. С. 73-80.

Розова С. С. 1986. Классификационая проблема в современной науке. Новосибирск: Наука. 223 с.

Свасьян К. А. 2001. Философское мировоззрение Гёте. М.: Evidentis. 221 c.

Свасьян К. А. 2002. Становление европейской науки. М.: Evidentis.438 c.

Филипченко Ю. А. 1977. Эволюционная идея в биологии. М.: Наука. 227 с.

Флоренский П. А. 1990. Столп и утверждение истины. М.: Правда. 490 с.

Флоренский П. А. 1999. Сочинения в 4-х томах. М.: Мысль. Т. 3(2). 624 с.

Чайковский Ю. В. 1986. Грамматика биологии // Вестник АН СССР. N 3. С. 47-58.

Чебанов С. В. 1977. Теория классификаций и методика классифицирования // Научно-техническая информация. Сер. 2. N 10. С. 1-10.

Шаталкин А. И. 2002. Проблема архетипа и современная биология // Журнал общей биологии. Т. 63. N 4. С. 275-291.

Amundson R. 1998. Typology reconsidered: two doctrines on the history of evolutionary biology // Biology and Philosophy. Vol. 13. N 2. P. 153-177.

Camardi G. 2001. Richard Owen, morphology and evolution // Journ. Hist. Biol. Vol. 34. N 3. P. 481-515.

Delbruck M. 1971. Aristotle-totle-totle // Monod J., Borek E. (eds.) Of microbes and life. New York; London. P. 50-55.

De Queiroz К. 1997. The Linnaean hierarchy and the evolutionization of taxonomy, with emphasis on the problem of nomenclature // Aliso. Vol. 15. N 2. P. 125-144.

De Queiroz K., Gauthier J. 1994. Toward a phylogenetic system of biological nomenclature // Trends Ecol. Evol. Vol. 9. N 1. P. 27-31.

Desmond A. 1982. Archetypes and ancestors. Chicago: Univ. Chicago Press. 287 p.

Ereshefsky M. 2001. The porverty of the Linnaean hierarchy. Cambridge: Univ. Press. 316 p.

Hammen L. 1981. Type-concept, higher classification and evolution // Acta Biotheoretica. Vol. 30. N 1. P. 3-48.

Ho M.-W. 1990. An exercise in rational taxonomy // Journ. Theor. Biol. Vol. 147. N 1. P. 43-57.

Ho M.-W., Saunders P. T. 1993. Rational taxonomy and the natural system // Acta Biotheoretica. Vol. 41. N 4. P. 289-304.

Jeffrey C. 2003. Phylogenetic trees are not for chopping // Ботан. журн. Т. 88. N 2. C. 1-4.

Khalil E. L. 1997. Economics, biology, and naturalism. Three problems cincerning the question of individuality // Biology and Philosophy. Vol. 12. N 2. P. 185-206.

Kron K. A. 1997. Exploring alternative systems of classification // Aliso. Vol. 15. N 2. P. 105-112.

Lennox J. G. 2001. Aristotle’s philosophy of biology. Cambridge: Univ. Press. 321 p.

Mayr E. 1969. Principles of systematics zoology. New York: McGraw-Hill. 428 p.

Meyer-Abich A. 1943. Beitrage zur Theorie der Evolution der Organismen. I. Das typologische Grundgesetzt und seine Folgerungen fur Phylogenie und Entwicklungsphysiologie // Acta Biotheoretica. Vol. 7. P. 1-80.

Minelli A., Schram F. R. 1994. Owen revisited: a reappraisal of morphology in evolutionary biology // Bijdragen tot de dierkunde. Vol. 64. N 2. P. 65-74.

Rieppel O. 1985. Ontogeny and the hierarchy of types. - Cladistics. Vol. 1. N 3. P. 234-246.

Rupke N. A. 1993. Richard Owen’s vertebrate archetype. - Isis. Vol. 84. N 2. P. 231-251.

Rupke N. A. 1994. Richard Owen. Victorian Naturalist. New Haven: Yale Univ. Press, 462 p.

Simpson G. G. 1961. Principles of animal taxonomy. New York: Columbia Univ. Press. 247 p.

Stafleu F. A. 1971. Linnaeus and the Linnaeans. Utrecht: A. Oosthoek’s Uitgeversmaatschappi N.V. 386 p.

Vasilyeva L. N. 1999. Systematics in mycology // Bibliotheca Mycologica. Vol. 178. P. 1-253.

¹ Cм. также раздел ЭКСТЕНСИОНАЛЬНЫЙ “ТИП”, где отмечается иной смысл данного высказывания.

²“Существенный родовой признак посредством единственной идеи отграничивает род от родственных родов того же естественного порядка” (Линней, 1989, с. 118, курсив мой - Л. В.). “Единственная идея”, впрочем, может обозначать совокупность признаков.

³ Именно это имел в виду Свасьян, когда писал, что тип Гёте “гомологичен” всему растительному царству (см. раздел УЧЕНИК ПЛАТОНА).

⁴ Термин “экстенсионал” обозначает совокупность объектов какого-то класса (см. Карнап, 1959, с. 52). О другом употреблении термина - см. раздел ТИПОЛОГИЧЕСКАЯ “СИСТЕМА” ПРОТИВ ЛИННЕЯ.

⁵ Это сказано о вкладе Оэуна в биологию, хотя сходство со взглядами Гёте отмечается. Термин “архетип” может ввести в заблуждение приставкой “архе”, наводящей на мысль о какой-то древности. Вероятно, поэтому “типологические представления Гёте были искажены” таким образом, что “под архетипом стала подразумеваться конкретная, исходная (в частности, предковая) форма” (Любарский, 1996, с. 44). На самом деле, “исходность” архетипа состоит в полноте его элементов, из которой неполные наборы в конкретных организмах как бы выводятся.

⁶ Система Линнея, действительно, частично экстенсиональна, принимая во внимание гнездовую иерархию групп, где таксоны включены друг в друга, но сущности (интенсионалы) таксонов не включены друг в друга, будучи абсолютно разными совокупностями свойств (это объясняет дискретность линнеевых категорий).

Проблемы Эволюции

Гёте и Линней: две типологии

Рекламные ссылки